Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е

— Подожди, подожди минутку. Да не спи же ты! — Он взволнованно заходил по комнате. — Но каков был! — воскликнул Он. — Ходить по лесу, читать стихи! Было же это во мне, было, было! Нет, мы еще покажем, мы еще повоюем! Может быть, я ждал тебя? Может быть, кто-то позаботился обо мне, может быть, мне бросить пить? Как ты думаешь, бросить мне пить?

— А стихи?

Он долго не отвечал, и лицо его постепенно утратило взволнованность. Устало облокотившись на стол, Он растерянно смотрел на Улыбку. Потом закрыл лицо руками и громко захохотал.

— Стихи, конечно же, стихи! Как можно больше стихов! Вставать в восемь, ложиться в девять, делать зарядку, вести дневник, изучать языки, азбуку Морзе, китайскую тайнопись, исправить почерк… Довольна?

Улыбка закрыла глаза.

— Мало? Тебе всего будет мало. Извините. Не гожусь. Не тот. Ошиблись выбором. Ешьте больше мороженого, пишите письма…

Он взмахнул шляпой и вышел. Улыбка посмотрела ему вслед, зевнула, потом закрыла глаза и, свернувшись в клубок, сладко заснула.

Когда Улыбка вошла, большая комната красного уголка была уже полна народу. Почти сплошь это были женщины. При ее появлении они притихли и теперь рассматривали ее. Справа от дверей был длинный зеленый стол, за которым сидело несколько особо торжественных женщин и милиционер. Женщина, сидевшая напротив графина и колокольчика, встала и сделала принципиальное лицо.

— Подсудимая, займите свое место, — строго сказала она.

Улыбка посмотрела вокруг и, не найдя никакого места, осталась стоять. Женщина с принципиальным лицом посмотрела куда-то вправо, под бюст Энгельса.

— Граждане! — возмущенно сказала она. — Кто взял стул?

Зал молчал.

— Граждане, — терпеливо продолжала женщина, — этот стул наша уважаемая Элеонора Филипповна специально принесла из дому!

Элеонора Филипповна, седая благообразная старушка, взволнованно поправила серую кружевную шаль и с достоинством посмотрела в зал.

Зал молчал.

— Граждане! — все больше распаляясь, продолжала женщина. — Если стул не будет возвращен, я вынуждена буду закрыть собрание…

В задних рядах поднялась какая-то возня, и над головами собравшихся появилось мягкое, с позолоченными ножками кресло. Кресло поставили под бюст Энгельса. Улыбка села. Слева от нее, от угла и вдоль всей стены, висели какие-то плакаты. Женщина с принципиальным лицом прозвенела колокольчиком, зал притих.

— В мире есть только две морали, — торжественно сказала она, — буржуазная и коммунистическая. — Она сделала паузу, милиционер зааплодировал, зал подхватил аплодисменты.

Женщина полистала бумаги, отпила глоток воды.

— Мы, женщины, — продолжала она, — дали миру много героических дочерей. Вспомним Зою Космодемьянскую…

Она гневно зыркнула на Улыбку.

— Вспомнила, — сказала Улыбка.

В задних рядах раздался какой-то шум.

— Да что я такого сделала, да что я такого сделала! — обиженно выкрикивал женский голос.

— Прошу тишины! — сказала председатель. — Вспомним Ульяну Громову. Александр Матросов своей грудью прикрыл амбразуру вражеского миномета. Он был совсем еще юн, и если бы ему предложили написать свою биографию…

— Да что я такого сделала!

Женщина схватилась за колокольчик.

— Граждане! Призываю к порядку! — сказал милиционер.

Женщина с принципиальным лицом отпила из стакана.

— И вот в дни, когда героическая дочь нашего народа Валентина Терешкова, впервые в истории человечества взлетела в космическое пространство, в эти самые дни в стенах нашего дома происходят возмутительные нарушения нашей единственной в мире, советской, социалистической морали.

Зал зааплодировал. Потом наступила тишина, все молчали. Молчание затягивалось.

— Не вижу пострадавшего, — скромно заметила Элеонора Филипповна.

Ей никто не ответил.

— А кто виноват, кто виноват?! — К зеленому столу выскочила чистенькая, аккуратная бабенка. — Я, проживающая в этом доме двенадцать лет, хочу заявить: сами виноваты, сами! Идет такая фифа, на башке — пакля нерасчесанная, вот-вот воши выползут, перекрашеная вся… Узенькие порточки, курточка вся в разрезах. Как увижу такую кикимору, иду сзади и плююсь! Или еще: разгуливают в обнимочку…

Голос с места:

— Правильно, сечь их надо, драть, выселять!..

Женщина с принципиальным лицом:

— Тише, граждане, тише… Все вы правы. Сейчас я вам отвечу… — Она лихорадочно листала какие-то бумаги. — Вот. Сейчас я вам отвечу… Мы, советские люди, строим светлое и радостное будущее, и наши люди должны выглядеть так же красиво, как их дела. У нас свобода, но свобода для здоровых людей, а для тунеядцев, распущенности и хулиганства у нас свободы нет и не будет! А откуда все? Вы спросите меня — откуда все это? Я отвечу: от так называемой западной культуры, музыки, моды! Пора прекратить эти безобразия, пора призвать на помощь дружинников и милицию, пора показать этим господам…

Зал одобрительно гудел.

— Я не вижу пострадавшего… — скромно повторила Элеонора Филипповна.

— Вот, и наша подсудимая… — запальчиво продолжала женщина с принципиальным лицом. — Посмотрите на нее!..