Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1980-е

Они оставили проходному двору пару окурков и вышли на набережную. Вновь притихли их шаги.

На другой стороне канала в неподвижных облаках плыли неподвижно крыши. Расплывались и стекали каплями со стекол отражения в окнах домов.

Санитарный час в подвальчике должен был закончиться вот-вот. Ожидающие люди стояли на набережной. И все, что случится с ними сегодня, было известно каждому из них. Да и завтра тоже, и послезавтра.

Маслянилась внизу вода канала, и течение кривило отражения. Люди сплевывали вниз, метя свои неживые лица. Молчали. Потому что знали все главное о завтрашней своей жизни.

Люди знали еще, что в подвальчике они обязательно забудут вдруг настоящую свою жизнь и обманут себя обещаниями другой судьбы. И все привычно забудут завтра.

Назавтра снова будет пасмурно, и предметы снова будут лишены тени. Вечером же воздух под фонарями станет желтым. Тени появятся и будут до утра. Только под фонарями.

Стены в подвальчике были облицованы фанерой. Они отталкивали, если прислониться. Это неприятно, считал Витька. Хотя он любил подвальчик. Возможно, из-за того, что у буфетчицы Тамары тихий голос. А может быть, оттого, что она не похожа на буфетчицу, красивая Тамара. А может, потому, что Тамара не хотела замечать, как разливают из-под стола. Если только возьмешь сосиски.

Они взяли по порции и, ради стаканов, компот. Витька раскупорил подарок под столом. К их столику подошел старик в нейлоновой куртке. Со спины он напоминал подростка из малообеспеченной семьи. На тарелке у него скорчились две сосиски. Стакан компота он выпил на ходу. Старик повозился под столом, откупоривая и наливая. Кадык его ходил длинно и остро, когда он пил. Витька и Логиныч выпили тоже.

Потом было принято помолчать, ощущая теплоту начала не сбывающейся назавтра жизни.

После второго стакана Витьке стало все равно, что здесь пружинят стены.

— Вы, мужики, по какому поводу здесь? — спросил старик.

— Вот, на пенсию выхожу, — сказал Логиныч.

— Самое место здесь справлять, — кивнул старик одобрительно. — Только здесь и справлять.

Старик закурил, таясь. Пепел стряхивал на край тарелки.

— Пенсия — тоже жизнь, — сказал он, стараясь не обсыпать сосиски. — Особенно когда персональная. Давайте, мужики.

Они выпили.

— Я певцом был, — сказал старик. — На пенсию вышел, думаю, и в хор церковный пойду. Деньги хорошие. Пришел. Жду. Подъезжают «Жигули». Вылезают парни — и в храм. Захожу. Сидит этот из «Жигулей», но в рясе. Живьем. Нога на ногу. А из-под подола носки белые торчат. И такое зло взяло, что торчат и белые. Спрашивает, что вы нам, говорит, споете? А на носках еще и полоски красные. Я и говорю: «Куда идем мы с Пятачком…» — говорю. А он: «В Божьем-то храме?»

— Не взял? — спросил Логиныч.

— Нет, не взял.

— Ну ничего, — сказал Логиныч.

— Конечно, — серьезно сказал старик. — На пенсии и так хорошо. Особенно если один.

— У меня сын, — сказал Логиныч. — Женатый. Внук, ну и невестка.

— Полным-полно, значит, баб.

— Одна.

— Нет. Баб никогда мало не бывает. Полным-полно. Давайте.

Они выпили.

— Нет, одному лучше. — Старик прожевывал сосиску. — Носки, рубашки можно редко — когда хочешь — менять. Прочее. Тут достала одна меня. За функционером райторга ранее была. Сходили, пива попили с ней. Туда-сюда, раз-другой. Она и говорит, давай к тебе перееду. А я на ноги ее смотрю — и из комнаты выйти хочется. А у нее нижнюю губу волнение грудью колышет. Оскаливает она свои протезы и говорит: «Может, я для тебя недостаточно свежа?» Во! «А для мужа своего вы достаточно свежа?» — говорю.

Витька засмеялся.

— Ты, парень, не афганец ли? — вдруг спросил старик, скосив глаза на Витькину ногу.

— Инвалид детства.

— Наливаю? — спросил Логиныч быстро и открыл бутылку своих запасов.

— Ясно, — сказал старик. — Инвалид с детства. Ясное дело. Давай.

Они выпили. Разговор расклеился. Старик опьянел сильно.

— Запомни, парень, — сказал он. — Я один. Все путем у меня.

За окном возникал вечер.

— Вокализ! — вдруг объявил старик, пристально глядя на остатки сосисок.

— «Куда идем мы с Пятачком!» — объявил и мужик, стоящий за соседним столиком. Он, наверное, слышал все.

— Упитанная счастьем жизнь. Все путем, — пробормотал старик. Набрал воздуха и громко и протяжно запел.

— Это кто это что это орет? — ласковым своим голосом поинтересовалась из-за стойки Тамара.

Старик опять хрипло взял ноту. Воздуху не хватило, он пояснил: «Вокализ…»

— Стасик! — позвала Тамара.

Вышел немолодой модный Стасик.

— Ну, что, юноша, к выходу! — рванул он старика за воротник куртки.

— Все путем, — сказал старик.

— Сними с него копыта, — сказал Витька.

— Залепи дуло, ветераст, — сказал Стасик, радостно удивившись. — Ты у меня в очередь пойдешь. За Карузо этим.

— Стасик, брось мараться. Звони в участок, — сказала хладнокровно Тамара.

Стасик зарысил в подсобку.

— Пошли, — сказал Логиныч.

Они, уже не таясь, допили спиртное. Подхватили старика и вышли из подвальчика.

На них из темноты наплыл город. По набережной дождь пузырил лужи.

Старика качало. Они потащили его подворотнями и вышли на бульвар.