Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1980-е

Вторая жена знать его не хотела. И отец был привязан к Роминой матери. Только такими вот категориями Рома желал мыслить об их отношениях.

В коридоре больницы он столкнулся с лечащим врачом. Молодым и самоуверенным. Тот в медицинских терминах объяснил: положение отца тяжелое. Сделал намеки, что отец долго не протянет.

Рома слушал врача с неприязнью. Лощеных и с апломбом он не выносил.

Он вошел в палату и поразился виду отца. Отец же — псих, и, по мысли Ромы, внутренние-то органы у него должны были быть в порядке.

На тумбочке у отца лежала сигарета. Рома знал, сигарет отец не курит. Видно, кто-то угостил.

Отец сильно обрадовался «Беломору» и попросил прикурить.

Он стряхивал пепел в бумажный пакет и спрашивал о матери, о внуках и Роминой жене. Даже о тесте спросил. И сказал: нехорошо, что они не разговаривают. Рома согласился. В психушке ли спорить.

Когда паузы в разговоре стали их тяготить, отец сказал:

— Ладно, иди.

Рома поднялся с облегчением. Отец потянулся к тумбочке и вынул из ящика запечатанный конверт:

— Матери вот отдай. Жене, внукам привет. Пока.

Когда Рома выходил из палаты, отец произнес:

— Формалистика казуса…

Он такие вот звучные фразы зачем-то всю жизнь любил.

Больница находилась за городом.

Рома ехал в тамбуре электрички и наблюдал конец лета.

А на вокзале в городе его задержали и привели в пикет милиции для выяснения личности.

Документов у Ромы с собой не оказалось. Лейтенант со слов Ромы записал его фамилию-имя-отчество, год рождения, место жительства и работы. Крикнул нижнего чина, вручил ему написанное. Тот пошел проверять. Звонил куда-то, Рома слышал.

Содержимое Роминых карманов лежало на столе. Лейтенант молча пролистнул его записную книжку. Взял в руки письмо. Конверт не был подписан.

— Это нельзя читать, — сказал Рома хрипло.

— Вот как?! — Лейтенант заинтересовался.

— Это нельзя читать. — Интонация была на удивление просительной и жалкой.

Милиционер надорвал конверт и потянул оттуда листок.

Вошел нижний чин. Сказал: все нормально. Перед Ромой извинились тем, что он сильно смахивал на особо опасного преступника.

Рома шел по улице. Все киоски «Союзпечати» были закрыты. Поздно уже. Он зашел в забегаловку и выпил на все, оставил только мелочь на транспорт.

Только на Главпочтамте Рома сумел купить конверт и заново запечатал письмо. Боясь прочесть хотя бы слово.

Наказание

Отец сидел на кухне.

Марина не хотела понять, зачем его было вообще впускать. Игорь пошел к отцу. И выслушал, что эта женщина умерла. И как это случилось, под утро.

— Ты не к матери ее хоть зарыл? — спросил он.

— Она долго мучилась. К врачам не ходила. От рака это. Может — от простуды. Но скорей от рака это. Пила она.

Ел отец неопрятно. Насорил макаронами на пол.

Остался ночевать. И назавтра не ушел.

Пришел же он недели через три после ее похорон.

С того дня их квартира приобрела запах. Запах усиливался возле комнаты отца.

— Наказание какое-то папа твой, — говорила Марина.

Жили они скучно и розно.

Игорь и Марина стали меньше разговаривать. Даже у себя в комнате. Словно думали над чем-то постоянно.

Отец тоже все время думал. И по размышлении говорил мысль:

— Читал, СПИД через пищу и закуску не передается. Откуси я колбасы, а ты, скажем, Марина, дожуешь, так я — не заражусь.

А еще он говорил стратегически:

— Полагаю, не будет погромов и войны. Так что, Марина, сына рожай. Уже при всеобщей трезвости он старым мужчиной помрет себе.

Марина кривилась от таких прогнозов и предложений и выходила.

Игорь трудно молчал.

— Папа единоутробный твой — что скот, — говорила Марина. — От него псиной отдает.

Игорь молчал.

На октябрьские праздники от отца пошел запах кладбища.

— На могиле скультр железобетонный с надписью годов жизни ставил, — сказал он. — Матери тоже подкрасил оградку. В беспризорности оградка была.

Игорь пустым голосом сказал: «Спасибо».

Вел себя отец смирно, правда, не всегда трезво. Но пить в квартире он себе не позволял.

Однажды Игорь поднимался по лестнице домой.

— Мне себя делить не с кем, — пьяно сказал голос сверху. — Я с тридцати двух — сирота, как мама того. А бабы кончились год назад. По моему самочувствию.

— Прими руки от стакана, — глухо сказал голос отца. — Соблюди очередь. Знаем мы сирот!

Игорь повернулся и вышел на улицу. Переждал под детсадовским грибком, пока отец и сирота не выйдут из парадной.

Что употреблял отец, Игорь не знал. Видел его раз в очереди на сдачу стеклотары. С бутылками темного стекла.

Чем жил отец в будни, Игорь знать не мог. В выходные отец ходил на набережную, Игорь видел из-за занавесок. Облокачивался на парапет. Спиной к реке и собору. Собор тускнел на том берегу. Отец стоял долго. Может, час. Смотрел перед собой. Потом уходил. Куда — Игорь не знал. Не домой.

В Новый год Игорь и Марина пришли из гостей утром. Отец сидел в своей комнате. К обеду вышел. Его голова пестрела пигментными пятнами старика. Марина ахнула.

— Я вообще-то голову — хозяйственным всегда, — сказал нетрезво отец. — А тут не нашел. Полил на волос из бутылочки красивой там. А он, гляди, и облетел весь. А на вид — шампунь там был.

Марина вышла быстрым шагом.