Коллекционеры и меценаты в России

Вторая ветвь связана с Петербургом. Это в первую очередь, конечно, врач Сергей Петрович Боткин, за сына которого, Сергея (1859–1910), вышла замуж Александра Павловна Третьякова. Он был, как и отец, врачом, профессором Военно-медицинской академии и одновременно, что было характерно почти для всех Боткиных, страстным собирателем и знатоком искусства. Позднее, в 1905 г., стал действительным членом Академии художеств. Свое небольшое, но чрезвычайно ценное собрание рисунков и акварелей он завещал Русскому музею. Его брат, лейтенант Александр Сергеевич, женился в 1898 г. на младшей дочери Павла Михайловича — Марии. «Петербургские Боткины» одворянились и сословных связей с купечеством уже не имели. Следует упомянуть и Михаила Петровича Боткина (1839–1914) — художника, академика живописи (выставлял свои работы на академических выставках, участвовал в экспозициях Товарищества передвижников) и крупного финансового дельца (один из руководителей С.-Петербургского международного банка и ряда других компаний). Он собирал главным образом произведения итальянских мастеров (в его коллекции был бюст работы Леонардо да Винчи — «Голова юноши»)^{150}.

Через своих дочерей собственно с купцами П. М. Третьяков так и не породнился. Надо отдать должное хозяину третьяковского дома: он серьезно и не препятствовал выбору детей и к их мужьям относился всегда с большой симпатией, а с С. С. Боткиным у него вообще установились близкие и даже доверительные отношения. Большую роль играло и то, что при широте духовных интересов в семье Павла Михайловича никогда не было ни культа богатства (о деньгах практически никогда не говорили), ни той всепоглощающей жажды наживы и подчинения всех и вся деловым интересам. Он был аккуратным, даже педантичным человеком и всю свою сознательную жизнь серьезно относился к предпринимательским занятиям. Вставал «с петухами», работал у себя в кабинете, затем отправлялся в контору на Ильинку (до середины 80-х годов контора помещалась на первом этаже того дома, где жили Третьяковы), посещал биржу, находившуюся рядом, или Московский купеческий банк (много лет он был членом совета этого крупнейшего банка Москвы), а после организации фабричного производства по нескольку раз в год ездил в Кострому. Все это он делал как бы по инерции, правда, вполне профессионально, но без того внешнего блеска и размаха, который отличал многих других деловых людей.

Из «формулярного списка о службе», составленного Московской купеческой управой в 1895 г., следует, что Павел Михайлович Третьяков получил потомственное почетное гражданство в 1856 г., но продолжал «выбирать» купеческие свидетельства и до конца своих дней числился купцом первой гильдии^{151}. В 1880 г. «за успехи и труды» удостоился «царской милости» — получил почетное звание коммерции-советника. Это был редчайший случай, когда подобное звание было присвоено вопреки воле самого предпринимателя, и вся «операция» была проведена за его спиной руководителями Московского биржевого комитета и купеческого общества. Комментируя этот факт, Павел Михайлович писал с возмущением жене: «Я был в самом хорошем настроении, если бы не неприятное для меня производство в Коммерции Советники, от которого я несколько лет отделывался и не мог отделаться, теперь меня уж все, кто прочел в газетах, поздравляют и это меня злит. Я разумеется никогда не буду употреблять это звание, но кто поверит, что я говорю искренно?»^{152}. Это поразительное признание лишний раз свидетельствует о том, насколько он был далек от всякой мелочной возни в поисках титулов и званий, которых так энергично домогались многие другие.

Выполнял он и различные общественные обязанности. Был членом совета Московского художественного общества (с 1872 г.), совета Московского попечительства о бедных (с 1869 г.), выборным и старшиной Московского биржевого общества, членом советов Московского коммерческого и Александровского коммерческого училищ, Московского отделения Совета торговли и мануфактур^{153}. Участие в деятельности предпринимательских организаций свидетельствовало о том, что П. М. Третьяков пользовался в деловой среде несомненным авторитетом.

Одновременно являлся крупным и общепризнанным жертвователем. В 1889 г. М. Е. Салтыков-Щедрин писал редактору либеральной московской газеты «Русские ведомости» В. М. Соболевскому: «…Москва богата сочувственными людьми вроде Солдатёнкова, Третьяковых, Ланина и проч…которые, конечно, придут на помощь»^{154}. В литературе было справедливо замечено, что «одной из отличительных черт Павла Михайловича была необыкновенная скромность, из-за которой многие из тех дел, какие он делал, мало были известны окружающим»^{155}. «Творя добро», он не преследовал никаких скрытых целей, был начисто лишен всяких амбициозных карьерно-престижных желаний и руководствовался исключительно внутренней потребностью своей натуры делать полезное дело.