Колодец

— Зато они совсем не ощущают других миров. Они не видят нас! — внесли свой вклад в обсуждение проблемы сразу двенадцать Мыслящих, резвящихся по соседству; ведя наблюдение за землянами, они одновременно развлекались, выстраивая в невероятно сложный узор, напоминающий живой ковер, совокупность своих взаимосвязанных мыслеграмм.

— Уж это их, поверьте, не волнует. Достаточно им неба, ветра, волн — реальности доступной и простой. И мы когда-то были таковы.

Ответом на последнюю фразу стало испускание схожих по структуре мыслеграмм, которые в другом месте и при других обстоятельствах можно было истолковать как вздохи.

— О чувства наши! Где ты, осязанье? — надрывно прошелестели пятеро ностальгирующих Мыслящих, для удобства созерцания расположившихся в виде неевклидовой пентаграммы. — Где зрение — алмаз цветущей плоти? Любые жертвы принести мы рады, чтоб хоть однажды ощутить дыханье ночного ветра на прохладной коже иль аромат увядшего цветка!

— Не надо! Замолчите! Поздно плакать! — взмолились соседи. — Зачем воспоминаньями терзаться, когда века минули с той поры?

— Тысячелетия, — поправили их сразу пятнадцать Мыслящих, и это послужило поводом к новому ожесточенному спору о свойствах памяти.

Запах цветов. Дуновение ветра. Тот, кто первым объявил о прибытии новичков, не стал влезать в бесполезную дискуссию. Он предпочел незримо витать рядом с пришельцами, фиксируя их мысли и реакции в момент зарождения. Осязание. Обоняние. Любой из Мыслящих, не колеблясь ни секунды, променял бы свое бессмертие на хотя бы одно из этих чувств. Бесплотные давно ощутили разницу между вечной жизнью и вечным существованием, вот только случилось это слишком поздно — ничего изменить они не могли.

В общем-то, они не могли сколько-нибудь заметно воздействовать на покинутую ими реальность — разве что косвенно, но и на это требовались значительные затраты психической энергии. Когда-то они добровольно разорвали связь с материальным миром, и реальность отплатила им той же монетой. Теперь даже тысячи и миллионы Мыслящих, объединив усилия, едва ли были способны физически воздействовать на троих землян в большей степени, чем сорванный с ветки порывом ветра сухой лист.

Впрочем, на памяти наблюдателя были случаи, когда даже падающий лист служил толчком для великих свершений — конечно, если его падение происходило в нужное время и в нужном месте.

— Что скажете, Бесплотные, о слове, которым обозначили пришельцы планету нашу, вместе с нею — нас?

Этот вопрос задали шесть только что присоединившихся к сборищу Мыслящих. В нем таился свежий, непредвзятый взгляд на ситуацию. Поскольку любая новизна притягивала эти существа, как мед притягивает мух, обсуждение вскоре сделалось всеобщим.

— Их мыслеграммы грубы и невнятны. Так скульптор-ветер высек бы на камне, — пожаловались семеро, временно слившиеся с тремя, чтобы образовать новую сущность из десяти. — Хотя они понятнее и зримей, когда пришельцы открывают рот и без нужды колеблют ясный воздух.

— Вы правы. А каков антагонизм между двумя из трех? Какая страсть! Желание, восторг, обида, страх переплелись в одно. И как типично их проявление у примитивных рас.

— А вы забыли, — возразил первый, до сих пор сохранявший гордое одиночество среди постоянно образующих новые общности к альянсы собратьев, — что и наш народ не так давно — в былые времена — несдержанностью схожею грешил? Верни мне, память, бывшее со мной!

— И мне! И мне! Мы все о нем тоскуем! — промыслили печально тридцать Бесплотных, разделяя мнение первого по поводу чувств.