Колодец и бабочка

– Ты напрасно сердишься, – примирительно сказала Люба. Она взяла подругу под руку и снова повела по аллее. – Давай будем откровенны: если я дам тебе денег сейчас, ты и через месяц ко мне придешь, и через полгода, и через год. Я тебя очень ценю, я всегда тебе это говорила. Но я не хочу превращать нашу дружбу в какое-то… – Она пошевелила пальцами. – В какие-то взаимозачеты. Ты мне, я тебе… Не все можно монетизировать в этой жизни. Наши дружеские беседы, например, нельзя.

Тут с Наташей случились две вещи.

Во-первых, она кристально ясно поняла, о чем говорит Люба.

Во-вторых, ее охватил гнев такой силы, что он вытеснил все прочие чувства, даже переживания за детей.

Она остановилась и выдернула руку.

– Монетизировать? – повторила она по слогам. Гнев колотился в голову, будто агрессивный алкаш, запертый в сарае, чтобы проспался, и проснувшийся раньше времени в неудержимой пьяной злобе. – Монетизировать?!

– Наташа, ну не злись…

– Единственная!.. Просьба!.. За все эти годы! – Наташа задыхалась от ярости. – Я у тебя хоть когда-нибудь! Хоть что-нибудь! Просила?! И ты – ты меня кем выставляешь, мать твою? Какой-то побирушкой, корыстной дрянью!.. Я что, на сумку у тебя клянчу?! Тебе эти деньги – тьфу, у тебя на карте для Вайлдбериса больше лежит!

– Давай, пожалуйста, ты не будешь себя унижать подсчетом моих средств, – с достоинством сказала Люба.

Она вообще в этом стыдном разговоре держалась с большим достоинством, в отличие от Наташи, которая напрочь потеряла человеческий облик: брызгала слюной, повысила голос, даже пальцем с размаху ткнула в подругу – и довольно чувствительно ткнула, Люба ойкнула и отшатнулась, потирая плечо. На них стали оборачиваться.

– За эти деньги, которые тебе ничего не стоят, я буду как проклятая колотиться три месяца! – Наташа орала уже не сдерживаясь, алкаш вышиб дверь и бегал по двору с рогатиной за визжащими родными, пиная зазевавшихся кур. – Когда ты ко мне приезжала, когда ныла, что надо поговорить, – я тебе хоть раз отказала? В любое время! По этому чертовому парку! Круги наворачиваем, как прокатные лошади! Ты на меня ни копейки не потратила, даже вонючую шаурму мне в киоске не купила! Тебе такси сюда дороже обходится, чем я!

– Ты очень возбуждена, – сказала Люба. – Мы не можем вести разговор в таком тоне.

– Разговор?! Мы дружбу не можем вести в таком тоне!

– Ты должна отдохнуть, у тебя был трудный день. Завтра тебе все представится в новом свете.

– Пошла на хрен! – раздельно сказала Наташа, развернулась и ушла.

Еще ведь зачем-то свернула по дороге к метро и купила себе шаурму. Впервые за десять лет. Сожрала ее ожесточенно, точно каннибал, обгрызающий лопатку поверженного, разделанного и обжаренного врага. И ведь вкусно было, вот что удивительно.

Дети, конечно, никуда не поехали. На следующее утро она метнулась в банк, готовая и перед бывшим мужем ползать на брюхе, и у коллег занимать по пятерке, – но никакого обещанного моментального кредита не случилось. Деньги выдали только через два дня. За это время путевки, озеро, сосновый бор, комнаты на четверых – всё ушло в другие руки. Скажите спасибо, Наталья Леонидовна, что ваших отпрысков согласились взять в школьный летний лагерь. Туда тоже хватало желающих.

4

Люба трижды пыталась вернуть былую дружбу. Первый раз она приехала через месяц, дождалась Наташу после занятий, с примирительной улыбкой протянула небольшую коробку с бантиком. Коробку Наташа не взяла, и что было внутри, осталось загадкой. Судя по размерам, кружка. На белом боку, например, фотопечать с двумя обнимающимися коалами и надписью «Ты всегда в моей душе».

Еще через две недели Люба заявилась уже с серьезными извинениями. Каялась, твердила, что осознала свои заблуждения.

На третий раз предложила денег.

Надо было, конечно, засунуть свою гордость в известное место и согласиться на ее предложение. Был бы и лагерь для детей на следующий год, и поездка в Суздаль на зимние каникулы… Много чего было бы. Наташа до сих пор толком не могла себе ответить, почему отказалась. Вожжа под хвост попала? Закусила удила? Дело в том, что ощущала она себя не лошадью, бьющей копытами, а лежачим камнем. Люба журчала, звенела, все пыталась пробить себе русло, чтобы сдвинуть Наташу с места… Никак.

Усилия бывшей подруги вызывали у Наташи уважение. Но вот сама Люба не вызывала уже ничего. Наташа не испытывала ни обиды, ни горечи, ни злости – ни одного из тех чувств, которые, по мнению Любы, должна была переживать, – лишь непонимание, зачем Люба теперь нужна в ее жизни.