Колодец и бабочка

Она была в прекрасном настроении, улыбалась и болтала. Охотнее всего Сергей повалился бы на диван и включил благотворно отупляющую ерунду вроде «Мстителей», но теперь они жили по новым правилам, непроговоренным вслух, однако интуитивно ясным. А потому он отправил Машу в душ, а сам лег на пол, устроив Алису рядышком, на развивающем коврике. Над ней перекрещивались разноцветные дуги, с которых свисали колокольчики, игрушки, кубики, и пока Алиса старалась ухватить их, Бабкин просто лежал и слушал шум воды в ванной. Изредка он гудел вслух: «Кто хорошая девочка? А это что у нас такое? Да-да-да, возьми это».

Можно было положить малышку в кроватку. Он не был уверен, что его дочери непременно требуется взрослый, валяющийся рядом. «Как туша дохлого кита, выброшенная на берег», – подумал он о себе. Но правильно было лежать возле нее, изредка отзываясь на угуканье, и он терпеливо выполнял то, что считал должным.

Его поражало, как сильно появление этого существа размером с батон изменило их повседневную жизнь. Все теперь подстраивалось, подлаживалось под младенца. Все шло по-новому: неудобно, дорого и без нормального сна. Коляски, кроватки, няня, подгузники, смеси… Про Машу и говорить нечего, ее быт от начала до конца закручивался вокруг ребенка, точно нить вокруг веретена. Но и он сам, почти целиком сохранивший рабочее расписание, вынужден был в свободное время делать не то, чем он на самом деле хотел заниматься.

Больше всего Сергея поражало, что они решились на эту безостановочную вахту по доброй воле.

Родительство отныне представлялось ему одним гигантским надувательством. И ради этого люди рожают детей?! Все до единой рекламы с милыми лепечущими крошками вызывали у Бабкина нервный смех.

Но сквозь растерянность в нем прорастало неожиданное понимание: несмотря на то, что все валится вверх тормашками, оно идет так, как полагается.

Львиная доля заслуги в этом принадлежала Маше. Она не излучала счастья материнства. Не окатывала его окситоциновыми волнами. Временами Сергею казалось, что она и восторга-то особого от младенца не испытывает! При этом всем своим видом и поведением его жена транслировала абсолютную уверенность в правильности происходящего.

Роды. Больница. Орущий младенец. Скандалы с матерью. Чудовищная усталость. Недосып. Колики и диатез у ребенка. Через все это Маша проходила со спокойствием индейца на плоту из бальсы: вокруг ревут волны, плавники акул режут воду, а он знай себе сидит, привязанный к мачте, в полной уверенности, что ему ничего не грозит. Она вставала к вопящей Алисе, меняла подгузники, играла с ней, ходила в поликлинику – и все это с таким самообладанием, словно выполняла сложную ответственную работу и знала, что выполняет ее хорошо.

Незаметно для себя Бабкин усвоил это же отношение. Ему не нравилось проводить время с ребенком. Он не получал от этого никакого удовольствия. И все же кто-то должен был этим заниматься, раз уж они забрались вдвоем на хрупкую посудину и поплыли неведомо куда.

Чувство долга оказалось качественным топливом. Время от времени Бабкин даже забывал себя спрашивать, как он мог подписаться на эту каторгу.

Тем более что поблизости среди акул плескался Илюшин и время от времени запрыгивал на плот, явно развлекаясь происходящим. Бабкин охотно брал бы с него пример, да вот беда: он не мог понять, что именно радует Макара.

Алиса перевернулась на живот и вскинула рыжую головенку, обозревая окрестности.

– Ути-ути-ути! – позвал Сергей.

Подполз к ней и тоже перевернулся на пузо. Теперь Алиса таращилась прямо на него. В голубых глазищах отразился восторг и ужас.

Сергей невольно развеселился. Все-таки временами она становилась забавной.

– Тюп! – Он нажал ей на кнопочку носа, и девочка улыбнулась ему во весь беззубый рот. – Так-то лучше. Тюп!

Когда малышка уснула, он намеревался затащить Машу в постель. Но окинул жену трезвым взглядом и ограничился тем, что ущипнул ее за задницу. После родов Маша поправилась, у нее пополнели руки, плечи и попа, что саму Машу огорчало, а Бабкину нравилось. В квартире завелась новая жена. Она по-другому пахла, была другой на ощупь, и даже волосы у нее завивались иначе – мелким бесом. Живот опал быстро, а вот пышная грудь осталась. Как-то раз Маша пришла пожаловаться, что на ней не застегивается старая рубашка, и продемонстрировала, почему именно. Планировалось, что муж выразит ей сочувствие. «Обалдеть, сиськи», – брякнул Сергей с восхищением школьника, которому удалось перед физрой подглядеть за одноклассницами. Маша хохотала до слез, а он так и не понял почему: шикарная же грудь.

Бабкин выключил свет в комнате, где спала Маша, проверил малышку, настроил радионяню и расположился на кухне, заварив себе крепкий чай.

Написал Макару с вопросом, как прошла беседа с Яровой, но тот не ответил. «Ухлестывает, поди, за Эльзой Страут», – подумал Сергей. Поступок как раз в духе Илюшина. К тому же девица его явно заинтересовала. «Обсуждают литературу и эту, как ее… роль детали в структуре прозы».