Читаем Колодец и маятник полностью

Удушающий запах распространялся в темнице, и глаза, глядящие на мою агонию, разгорались все ярче и ярче!

A richer tint of crimson diffused itself over the pictured horrors of blood.

Безобразные кровавые рисунки окрашивались все богаче красным цветом!

I panted! I gasped for breath!

Я задыхался - я едва мог переводить дыхание.

There could be no doubt of the design of my tormentors-oh! most unrelenting! oh! most demoniac of men!

Не оставалось более сомнения в намерении моих палачей; - о, безжалостные! демоны, а не люди!..

I shrank from the glowing metal to the centre of the cell.

Я отступил от раскаленного металла к центру темницы.

Amid the thought of the fiery destruction that impended, the idea of the coolness of the well came over my soul like balm.

В виду этой огненной смерти, мысль о свежести колодца ласкала, как бальзам, мою душу.

I rushed to its deadly brink.

Я бросился к его смертоносным краям и устремил взгляд в глубину.

I threw my straining vision below. The glare from the enkindled roof illumined its inmost recesses.

Блеск раскаленного свода освещал все его глубочайшие извилины; но, несмотря на это, мой ум отказывался понять значение того, что я видел.


Yet, for a wild moment, did my spirit refuse to comprehend the meaning of what I saw.

Наконец это вошло в мою душу - ворвалось в нее насильно, запечатлелось огненными буквами в моем улетающем рассудке.

At length it forced-it wrestled its way into my soul-it burned itself in upon my shuddering reason.-Oh! for a voice to speak!-oh! horror!-oh! any horror but this!

О! где взять слов, чтоб высказаться! - О! ужас из ужасов! - О! лучше все ужасы, только не это!

With a shriek, I rushed from the margin, and buried my face in my hands-weeping bitterly.

- С жалобным воплем, я откинулся прочь от колодца и, закрыв лицо руками, горько заплакал.

The heat rapidly increased, and once again I looked up, shuddering as with a fit of the ague.

Жар быстро увеличивался, и я еще раз раскрыл глаза, дрожа как в лихорадке.

There had been a second change in the cell-and now the change was obviously in the form.

Вторая перемена совершилась в комнате - и на этот раз, она произошла в ее форме.

As before, it was in vain that I, at first, endeavoured to appreciate or understand what was taking place. But not long was I left in doubt.

Как и в первый раз, я сначала напрасно пытался понять, что такое происходит; но сомнение мое продолжалось недолго.

The Inquisitorial vengeance had been hurried by my two-fold escape, and there was to be no more dallying with the King of Terrors.

Мщение инквизиции шло теперь быстрыми шагами, дважды потерпев от меня поражение - и недолго уже мне оставалось шутить с Царем Ужаса.

The room had been square. I saw that two of its iron angles were now acute-two, consequently, obtuse.

Комната прежде была четвероугольная: теперь же я заметил, что два ее угла сделались острыми, а два остальные тупыми.

The fearful difference quickly increased with a low rumbling or moaning sound.

Эта страшная противоположность увеличивалась быстро с глухим шумом и скрипом.

In an instant the apartment had shifted its form into that of a lozenge.

В одну минуту, комната вся перекосилась, но превращение на этом еще не остановилось.

But the alteration stopped not here-I neither hoped nor desired it to stop. I could have clasped the red walls to my bosom as a garment of eternal peace.

Я уже не желал и не надеялся, чтоб оно остановилось; я готов был прижать раскаленные стены к моей груди, как одежду вечного покоя.

"Death," I said, "any death but that of the pit!"

- Смерть, говорил я себе, - смерть, какая бы ни была, только не смерть в колодце!

Fool! might I have not known that into the pit it was the object of the burning iron to urge me?

- Безумный! как же я не понял, что им нужен был именно колодезь, что один только этот колодезь был причиною огня, осаждавшего меня?

Could I resist its glow? or, if even that, could I withstand its pressure.

Мог ли я противиться его пламени? И даже если б мог, то как бы я устоял на месте?

And now, flatter and flatter grew the lozenge, with a rapidity that left me no time for contemplation.

Косоугольник все сплющивался с такой быстротой, что я едва имел время размышлять.

Its centre, and of course, its greatest width, came just over the yawning gulf.

Центр его, соответствовавший самой широкой его линии, находился прямо перед зияющей пропастью.

I shrank back-but the closing walls pressed me resistlessly onward.

Я хотел отступить - но стены, суживаясь, гнали меня вперед.

At length for my seared and writhing body there was no longer an inch of foothold on the firm floor of the prison.

Наконец, настала минута, когда мое обожженное и скорченное тело почти не находило места, когда ноги мои едва могли стоять на полу.


I struggled no more, but the agony of my soul found vent in one loud, long, and final scream of despair.

Я более не боролся; но агония души моей высказалась в долгом вопле невыразимого отчаяния.

I felt that I tottered upon the brink-I averted my eyes-

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 5. (кн. 1) Переводы зарубежной прозы
Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 5. (кн. 1) Переводы зарубежной прозы

Том 5 (кн. 1) продолжает знакомить читателя с прозаическими переводами Сергея Николаевича Толстого (1908–1977), прозаика, поэта, драматурга, литературоведа, философа, из которых самым объемным и с художественной точки зрения самым значительным является «Капут» Курцио Малапарте о Второй Мировой войне (целиком публикуется впервые), произведение единственное в своем роде, осмысленное автором в ключе общехристианских ценностей. Это воспоминания писателя, который в качестве итальянского военного корреспондента объехал всю Европу: он оказывался и на Восточном, и на Финском фронтах, его принимали в королевских домах Швеции и Италии, он беседовал с генералитетом рейха в оккупированной Польше, видел еврейские гетто, погромы в Молдавии; он рассказывает о чудотворной иконе Черной Девы в Ченстохове, о доме с привидением в Финляндии и о многих неизвестных читателю исторических фактах. Автор вскрывает сущность фашизма. Несмотря на трагическую, жестокую реальность описываемых событий, перевод нередко воспринимается как стихи в прозе — настолько он изыскан и эстетичен.Эту эстетику дополняют два фрагментарных перевода: из Марселя Пруста «Пленница» и Эдмона де Гонкура «Хокусай» (о выдающемся японском художнике), а третий — первые главы «Цитадели» Антуана де Сент-Экзюпери — идеологически завершает весь связанный цикл переводов зарубежной прозы большого писателя XX века.Том заканчивается составленным С. Н. Толстым уникальным «Словарем неологизмов» — от Тредиаковского до современных ему поэтов, работа над которым велась на протяжении последних лет его жизни, до середины 70-х гг.

Антуан де Сент-Экзюпери , Курцио Малапарте , Марсель Пруст , Сергей Николаевич Толстой , Эдмон Гонкур

Языкознание, иностранные языки / Проза / Классическая проза / Военная документалистика / Словари и Энциклопедии
Поэзия как волшебство
Поэзия как волшебство

Трактат К. Д. Бальмонта «Поэзия как волшебство» (1915) – первая в русской литературе авторская поэтика: попытка описать поэтическое слово как конструирующее реальность, переопределив эстетику как науку о всеобщей чувствительности живого. Некоторые из положений трактата, такие как значение отдельных звуков, магические сюжеты в основе разных поэтических жанров, общечеловеческие истоки лиризма, нашли продолжение в других авторских поэтиках. Работа Бальмонта, отличающаяся торжественным и образным изложением, публикуется с подробнейшим комментарием. В приложении приводится работа К. Д. Бальмонта о музыкальных экспериментах Скрябина, развивающая основную мысль поэта о связи звука, поэзии и устройства мироздания.

Александр Викторович Марков , Константин Дмитриевич Бальмонт

Языкознание, иностранные языки / Учебная и научная литература / Образование и наука