Читаем Колодец одиночества полностью

Все, что отдавала ей Анджела, казалось даром любви; все, что она оставляла себе, казалось, она оставляла себе из чести: «Если бы только я была свободна, — всегда говорила она, — но я не могу обманывать Ральфа, ты же знаешь, Стивен, что не могу — он болен». Тогда Стивен чувствовала смущение и стыд перед лицом такого сострадания и честности.

Она готова была пресмыкаться в прахе, чувствуя себя недостойной: «Я дурная, прости меня; я неправа, совсем неправа — иногда я схожу с ума в последнее время — да, конечно, есть же Ральф».

Но мысль о Ральфе была невыносима, и она тянулась за рукой Анджелы. А потом чаще всего они приближались друг к другу и начинали целоваться, и Стивен терзали эти поцелуи, мучительные и такие бесплодные.

— Господи! — шептала она иногда. — Я хочу убраться отсюда.

На что Анджела отвечала слезами:

— Не оставляй меня, Стивен! Я так одинока… почему ты не можешь понять, что я всего лишь пытаюсь вести себя прилично с Ральфом?

И Стивен оставалась на час, на два часа, да и следующий день мог застать ее в Грэндже, ведь Анджела чувствовала себя такой одинокой.

А Анджела никак не могла просто отпустить девушку. Она сама иногда удивлялась — ведь она не была влюблена в Стивен и была достаточно уверена в этом, но самая странность этого притягивала ее. Стивен становилась для нее чем-то вроде сильного наркотика, лекарства от скуки. И потом, Анджела знала свою способность подчинять себе других; она умела играть с огнем и не обжигаться. Ей достаточно было поплакать подольше, чтобы Стивен прониклась жалостью и стала нежной с ней.

— Стивен, не делай мне больно — я всегда боюсь, когда ты такая… ты просто пугаешь меня, Стивен. Разве моя вина, что я вышла за Ральфа до того, как встретила тебя? Будь доброй ко мне, Стивен! — а затем следовали слезы, и Стивен приходилось обнимать ее, очень нежно, укачивая в своих руках, как ребенка.

Они пристрастились ездить на автомобиле к холмам и брать с собой Тони; он любил охотиться на кроликов — и пока он скакал там, не обнаруживая ничего живого, кроме травы, они сидели совсем рядом и наблюдали за ним. Стивен знала много мест, где могли вот так, не стесняясь, сидеть влюбленные среди этих милосердных холмов. Иногда она теряла дар речи, когда они сидели там, и если Анджела легко целовала ее в щеку, она не отвечала, даже не оглядывалась, только продолжала смотреть на Тони. Но в другие моменты она чувствовала странное воодушевление, и, обращаясь к женщине, склонившей голову на ее плечо, однажды она вдруг сказала:

— Здесь, наверху, ничто не имеет значения. Мы с тобой такие маленькие, меньше Тони, а наша любовь — лишь капля в каком-то огромном море любви. Это все-таки утешает, не правда ли, любовь моя?

Но Анджела покачала головой:

— Нет, моя Стивен; я не люблю огромных морей, я вся принадлежу земле, — и потом: — Поцелуй меня, Стивен.

И Стивен целовала ее, много раз, ведь горячая молодая кровь быстро закипает, а таинственное море превращалось в губы Анджелы, которые так охотно дарили и принимали поцелуи.

Но, когда они вернулись в Грэндж тем вечером, там был Ральф — он слонялся по гостиной. Он сказал:

— Хорошо провели день вдвоем? Что, Стивен, ты катала Анджелу по холмам?

Он стал называть ее Стивен, но сейчас его голос казался грубым от подозрения, и его подслеповатые глаза пронзительно глядели на Анджелу, так что ради нее Стивен должна была лгать, и лгать как следует, и не в первый раз.

— Да, спасибо, — спокойно солгала она, — мы ездили в Тьюксбери и еще раз взглянули на аббатство. В городе мы остановились на чай. Извини, что задержались — карбюратор расчихался, а я не смогла его сразу починить, моя машина нуждается в хорошем ремонте.

Ложь, всегда ложь! Она становилась искусной в бойкой лжи, которая успокаивала Ральфа, или, по крайней мере, не давала ему больше ничего сказать, хотя он был озадачен и явно недоволен. Ее внезапно охватило что-то вроде ужаса, она почувствовала физическое отвращение к тому, что делала сейчас. У нее закружилась голова, и она схватилась за ручку двери — в эту минуту она вспомнила отца.

2

Два дня спустя, когда они сидели вдвоем в саду Мортона, Стивен резко повернулась к Анджеле:

— Я не могу так больше, это низко, это подло, это пятнает нас обеих, разве ты не видишь?

Анджела была ошеломлена:

— О чем это ты?

— Ты и я — и Ральф. Говорю тебе, это подло — я хочу, чтобы ты оставила его и уехала со мной.

— Ты сошла с ума?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Проза / Классическая проза