Колодец с живой водой

Шесть миль, которые отделяли гору от поселка Валья-Крусес, я проехал плечом к плечу с двумя десятками мужчин, которым не помешали бы хороший душ и дезодорант, но, по большому счету, я не мог бы сказать точно, чей запах я ощущал – их или свой собственный. И как ни странно, меня это не особенно волновало. Я был таким же, как они. Нет, я был стократ хуже, и в то же время я чувствовал, как что-то во мне изменилось и я стал капельку чище. Подобное ощущение было мне в новинку, и я наслаждался им вовсю. Я купался в смехе Лины, купался в лунном свете, я заливался слезами и упивался неожиданной и странной мыслью, что, быть может, мое холодное, очерствевшее, мертвое сердце вовсе не было таким окаменевшим и мертвым, как мне казалось. Да, я нуждался в ду́ше куда больше моих провонявших по́том спутников, но для того, чтобы отмыться дочиста, мне нужна была вода не из крана, не из реки и даже не из океана. Смыть грязь с моей души могла только вода из источника, который находился глубоко внутри меня самого.

Теперь я отчетливо видел, что моя жизнь была пуста и бесплодна, как Сахара, и все же мне казалось, что где-то внутри меня пробуждается могучий источник, способный напоить живой водой не только меня, но и тех, кто рядом. Я его еще не отыскал, но я его слышал, ощущал и ни секунды не сомневался – он не имеет никакого отношения к разуму, расчету, к привычке находить рациональное объяснение и оправдание собственному безразличию.

Источник воды, способной снова сделать меня живым, находился в глубинах моего сердца.

Глава 23

Эйфория, которая посетила меня вечером четверга, развеялась через считаные часы. Лина разбудила меня, когда было всего четверть четвертого утра пятницы. Она плакала.

– Что случилось?

– Ты не мог бы отвезти меня на плантацию? Роберто… Он умирает.

Я вскочил:

– Конечно.

Оставив со спящей Изабеллой соседку, мы с Линой и Пауло быстро сели в «Тойоту» и поехали в горы. Через полчаса мы уже входили в барак, где в закутке Роберто началось бдение. Горели свечи, тревожно шептались люди, звучало тихое, словно ангельское, пение. Лица мужчин были суровы, женщины – все в платках – плакали.

Я задержался в коридоре, а Лина и Пауло на цыпочках пробрались сквозь толпу к закутку Роберто. Рядом с ним сидели две женщины: одна обмахивала умирающего веером, другая тихонько покачивала гамак. В тусклом свете свечей лицо Роберто казалось очень бледным; его глаза были полузакрыты, и я понял, что мы лишь ненамного опередили Смерть.

На пороге Лина ненадолго задержалась, чтобы повязать голову платком, и они с Пауло вошли внутрь. В комнате она сразу опустилась на колени и взяла Роберто за руку. Лицо старика дрогнуло; правый уголок рта чуть приподнялся в жалкой пародии на улыбку и тут же опустился снова. Я заметил, что одежда Роберто была сухой и чистой; такой же сухой казалась и его пергаментная кожа. Не поворачивая головы, он поднял правую руку и жестом попросил Лину приблизиться. Привстав, она наклонилась вперед и положила голову ему на грудь, а он опустил ладонь на ее волосы. Это движение отняло у старика последние силы, и следующие несколько минут он лежал неподвижно и только жадно хватал почти беззубым ртом спертый воздух. Наконец он что-то прошептал – очень тихо, но Лина услышала и кивнула. Я видел, что она плачет, но пытается улыбнуться. Роберто сказал что-то еще, и ее вымученная улыбка погасла, а слезы потекли сильнее. Вот она слегка приподняла голову, и Роберто, коснувшись большим пальцем лба Лины, трижды перекрестил ее. Громко всхлипывая, она заключила его лицо в ладони и поцеловала сначала в лоб, потом – в щеки. Не успела она отнять губы, как тело Роберто вдруг расслабилось, старик негромко вздохнул – и умер, продолжая сжимать высохшими пальцами ее руку.

Лина снова обняла его – уже мертвого, – а люди в коридоре продолжали негромко, но слаженно петь. Наконец она разжала объятия, но тут же снова опустилась на колени возле гамака, закрыла лицо руками и зарыдала в голос. Ее плач эхом отдавался от стен комнатушки, и мне вдруг показалось, что Лина оплакивает не только смерть Роберто. В ее горестных рыданиях слышалась боль, которую нельзя было объяснить только потерей дорогого человека, а Роберто, безусловно, был ей очень дорог. Почти как отец, которого она потеряла десять лет назад.

Пауло помог Лине подняться и отвел в сторону, где она присоединилась к продолжавшей негромко петь толпе. Но вот отзвучали последние слова псалма или молитвы, и кто-то накрыл тело Роберто ветхой заплатанной простыней. Люди понемногу начали расходиться, а Пауло повернулся ко мне:

– Mi hermano…[64] – проговорил он и запнулся, подыскивая слова. – Пожалуйста, можно я вести машина? – Он показал на Лину. – Она просить тебя прогулять.