Колодец старого волхва

И старания ее не пропали даром. Такого Явор от нее не дожидался раньше и не ждал теперь, сердце его теплело, только где-то в глубине еще оставалось недоверие. Медвянка тоже стала совсем не та, что утром, на забороле. В душе Явора мешались удивление, недоумение, даже любопытство, как к чему-то постороннему, и тянулся робкий росток надежды, что далекое снова станет близким, желанным и возможным. Так сразу в этом не разобраться — Явора снова потянуло к Медвянке, хотелось не разлучаться с ней никогда.

— А отец-то твой что говорит? — спросил он, последним усилием разума стараясь предотвратить явно безрассудную затею. Он понимал, что это безумие, но ему уже хотелось взять Медвянку с собой.

— А отец сказал: коли ты возьмешь, он отпустит! — с чистой совестью ответила Медвянка, не рассказывая, конечно, как добилась этого.

И Явор согласился. За этот день он пережил по вине Медвянки слишком много — во второй раз похоронил было свою надежду, а теперь вдруг обнаружил, что она не умерла, а снова потихоньку выползла на свет и грелась в лучах ясного взора Медвянки. Вера в ответную любовь живуча и упряма, она не хочет умирать. При первом же едва заметном проблеске тепла она оживает опять и готова мгновенно набрать силу.

* * *

На другой день на самой заре Явор постучался у Надежиных ворот. Детинец еще спал, нигде не скрипели двери, девки с ведрами не спешили к Обережиному колодцу, даже хозяйки не поднялись еще и не топили печки. Только на воеводском дворе уже слышался говор, конское ржанье, позвякивание железа и скрип ремней — десяток воев собирался в дозор. Новый день пришел буднично и трезво, принес нешуточные заботы, и Явор с удивлением оглядывался на вчерашнее: да полно, было ли это наяву или приснилось? Ведь он совсем уже простился в мыслях с Медвянкой, чуть не как с умершей, думал, что ни словом, ни взглядом с ней больше не разменяется, а вот — опять стучится у ее ворот, будто ни в чем не бывало. С замершим сердцем ждал Явор ответа на свой стук; выйди сейчас незнакомая баба, погляди на него, как на чужого, скажи, что никакой Медвянки здесь отродясь не живало, — он не удивился бы. Мало ли чего приснится?

Но томиться ему пришлось недолго — стукнула дверь полуземлянки, пролетели по двору легкие знакомые шаги — не приснилась она ему! — и по тому, как тяжело, неловко застучал с той стороны ворот засов, Явор сразу понял, что она сама, девушка-огнецвет, сражается там с засовом своими белыми нежными руками.

Засов со стуком упал, и Явор торопливо, с силой, чтобы избавить ее от лишнего труда, рванул за бронзовое кольцо. А Медвянка с той стороны всем телом налегла на створку ворот — и выехала на ней прямо в руки Явору и упала бы с размаху, если бы он ее не подхватил. И эта стремительная встреча так быстро и радостно опровергла их взаимные опасения, что Медвянка засмеялась — как дурочка, что смеется без причины! — и даже Явор усмехнулся.

Медвянка была румяна после умывания, с еще не совсем проснувшимися глазами — нечасто ей случалось подниматься в такую рань! — но радостно улыбалась. После разговора в гриднице, еще раз обдумав все произошедшее, она сообразила наконец, как сильно обидела Явора и насколько он сам и его любовь заслуживали иного обращения. Поняв свою неправоту, Медвянка не на шутку испугалась; а вдруг он так обиделся, что не простит ее, передумает брать с собой? Но Явор не передумал, и она была всей душой рада ему, рада, как никогда прежде. Впрочем, разве Явор когда-нибудь отказывался от своего слова?

— Проснулась, зорька ясная! — немного снисходительно приветствовал ее Явор. — А я думал, проспишь.

— Ничего не просплю! — только и ответила Медвянка, приглаживая косу на плече, и голос ее был непривычно мягок и даже ласков. Она чувствовала себя чем-то обязанной Явору и держалась с ним удивительно кротко.

На дворе было по-утреннему прохладно, эта свежесть бодрила, наполняла ощущением чего-то нового и увлекательного. Даже бревна тына и свиное корыто, прислоненное к стене хлева, постепенно вытаивая из предрассветных сумерек, казались какими-то новыми. Весь мир был свежим и чистым, радость разливалась в душе Медвянки, как заря под небом. А ей еще предстояло ехать так далеко, увидеть столько нового! Но больше всего ее занимал Явор, словно она впервые встретила его только вчера. Зоркие глаза Медвянки замечали в нем скованность, неловкость после вчерашнего: он и хотел ее простить, но еще не мог избавиться от темного осадка обиды и недоверия. И Медвянка — невиданное дело! — просила прощения, не словами, но ласковым голосом, смущенно-ласковыми взглядами, кротостью и послушанием.

На девушке была надета белая рубаха в знак скорби по дяде — ведь она ехала на могилу.

— Возьми у батьки одежку потемнее, накройся, — велел Явор. — Нечего тебе лебедью белой в степи светиться.