Колодец старого волхва

После поездки белгородского дозора в Мал Новгород старший городник погнал на починку валов и стен все население, способное держать лопату или тащить волокушу. И никто не противился — привезенные дозором тревожные вести взбудоражили весь город. Даже Шумила, против обыкновения, не возмущался новой повинностью, а призывал своих товарищей-кузнецов и всех соседей поработать ради своих домов и домочадцев. Он верил Явору — раз Явор сказал, что есть опасность набега, стало быть, нужно позаботиться об обороне.

— Князь на чудь пошел, а печенеги — на нас! — говорил Шумила на торгу и на улицах, никого не боясь и не обращая внимания на ругань Добычи. — Видно, так боги свет сотворили! Князь о своей чести радеет, а за себя только сами мы постоим!

И даже те, кто обыкновенно надеялся на князя, теперь соглашались с Шумилой. По округе стремительно неслась молва о скором большом набеге. Зная, что на дворе месяц травень, а князь с большой дружиной далеко, грозный слух принимали на веру и торопились увязывать пожитки. Как недавно в Белгороде было тесно от разноплеменных дружин, так теперь было тесно от беглецов, но вместо воев город наполняли перепуганные женщины и дети. Уже половина Ратного конца была занята беглецами из окрестных сел и весей, а новые и новые толпы встревоженных людей каждый день оказывались у белгородских ворот.

Тиун тысяцкого Шуршала целые дни проводил в Ратном конце, размещая беглецов по освободившимся после ухода дружины землянкам и взимая с них плату за постой. Но всем места не хватало: беглецы строили себе шалаши на пустырях и прямо на улицах, жили в своих повозках. Ради безопасности стоило потерпеть неудобство, и через несколько дней Белгород напоминал муравейник, вернее улей, гудящий одной общей тревогой.

Надежа наравне с простыми белгородцами целые дни проводил на валу и на забороле, и даже поесть ему в полдень приносили туда. Но и за едой он не переставал думать о подсыпке вала и о подгнивших бревнах крепостной стены. У обеспокоенного городника не оставалось времени побранить самого себя за то, что отпустил-таки любимую дочь в такую опасную поездку. Но, поскольку после возвращения из Мала Новгорода перстенек Явора оказался на пальце Медвянки, Надежа легко простил себе эту оплошность. Еще раз он убедился, что все оборачивается к лучшему для того, кому Макошь спряла добрую судьбу. А что Великая Мать постаралась для него и его родни, Надежа никогда не сомневался.

Медвянка вернулась из Мала Новгорода совсем другой, словно воды скорбной реки Стугны переродили ее. Она все так же пела и смеялась, но в душе ее что-то сильно переменилось. Она будто разом повзрослела за эти два дня — глаза ее шире раскрылись на жизнь, она узнала, что на свете не всё забавы, а есть и горе, и страх. Любимая дочь богатого и уважаемого старшины, всю жизнь прожившая в княжеских городах за крепкой дружиной, Медвянка была как щитом укрыта от всех телесных и душевных напастей. Любая из ее подруг — хоть обе смешливые Укромовны, хоть робкая Живуля — лучше нее были знакомы с бедами и тревогами и испугались бы Мала Новгорода и хазар меньше, чем она. А Медвянка испугалась так сильно, что ей захотелось иметь верную защиту на весь свой век. Явор доказал, что сможет ее защитить, и Медвянка сочла его вполне достойным себя. Она захотела его полюбить и полюбила. Ее всегда было трудно уговорить на что-то, но сама себя она уговаривала легко и быстро. Стоило ей пожелать, она разом увидела в Яворе множество достоинств. Что за важность в сломанном носе? У Молчана вон нос прямой, а бока по сию пору болят, как через тын летел. И тот печенежина, что от него насилу со стрелой в плече ускакал, тоже его не скоро забудет. Явор вырос в ее глазах выше белгородских стен, и Медвянка очень гордилась его любовью.

Весь остаток места в ее сердце и мыслях занимали мечты о свадьбе. Свадьбу решили отложить до месяца кресеня, но сговор, по настоянию Медвянки, устроили через день после возвращения из поездки — однажды пожелав чего-то, она не терпела откладывать исполнение своих желаний. При послухах — Вышене, Верехе и Обереже — Медвянка подарила Явору свой браслет и сожгла кусок кудели со своей прялки в знак того, что ее девические работы в доме родителей кончены и дальше она будет работать только для дома будущего мужа. Девушки-подружки по обычаю сводили ее в баню, и после бани Медвянка навсегда сняла с головы девичью ленту, которая не пристала нареченной невесте. Песни при этом пели грустные, но сама Медвянка нисколько не разделяла этой грусти — смерть в девицах и возрождение в женщинах — женой Явора! — теперь были ее самым сладким мечтаньем.

От сговора до свадьбы невесте полагалось сидеть дома, опасаясь сглаза и порчи, но от этого условия Медвянка отказалась. Каждый день она неизменно провожала Явора в обходах города, и подаренный им перстенек защищал ее от всякого зла, как золотой щит самого Яровита.