Колодец забытых желаний

Он был уверен, что жизнь его ужасна и только деньги сделают ее прекрасной. И вопрос о том, каким именно путем добыты деньги, его совершенно не интересовал. Ибо тот, кто смог их добыть, — победитель, почти бог, а богов и победителей не судят!

Он добудет денег и обретет свободу, только бы добыть. Он добудет денег и избавится от матери и жизни в подполе — только бы добыть! И тогда он станет таким, как его всемогущий отец, — если добудет денег!

И ничего не вышло.

Теперь приходилось спасать свою шкуру, и неожиданно выяснилось, что есть способы, которыми он добывать деньги не умеет. Не умеет, и все тут.

Он не может воровать, то есть брать чужое. Говорят, что за это бывает наказание, и Федор Башилов думал, что наказание — это когда тебя хватают за руку, снимают отпечатки пальцев и волокут в тюрьму.

Наказание — это страх.

Страх, что схватят за руку и поволокут в тюрьму. Страх, что убьют Светку и мать. Страх, что, один раз попав во все это дерьмо, не выберешься никогда!

Страх, что люди, с которыми связался, раздавят тебя, как клопа, — у них-то ведь нет никакого страха! Они ничего не боятся и ничем не дорожат, и вдруг оказалось, что он, Федор, дорожит. Да еще как дорожит!..

Та самая жизнь, которая казалась ранее такой убогой и серой, вдруг представилась ему самой прекрасной!

Вот тогда он еще был свободен! Да, именно тогда!..

От этой неожиданной мысли Федор Башилов даже остановился на секунду перед дверью в антикварную лавку сердитого и несговорчивого Василия Дмитриевича, который наотрез отказывался возвращать ему серебро и бронзу.

Федор остановился и рукой в перчатке потер лоб. Сильно болела голова, и мысли крошились, как черствая булка. Он шел сюда несколько часов пешком, из-за этой нестерпимой боли он часто присаживался на какие-то лавки.

Ну да. Да, конечно.

Тогда-то, три дня назад, до кражи проклятого серебра, он на самом деле был свободен. Он мог дышать, мог жить!.. В выходные он мог поздно проснуться, долго валяться, ни о чем не думая и прикидывая, что бы такое попросить у матери на завтрак. Может, оладий из тертой картошки, он когда-то очень их любил. И впереди у него был целый день, и хорошая книжка — Федор любил хорошие книжки! — и компьютер, который он когда-то сам собрал и очень этим гордился, и свидание со Светкой, и, может быть, кино про любовь или про инопланетные цивилизации. Такое кино Федор тоже очень любил.

Конечно, он строил планы немедленного обогащения и приходил от этих планов в ужасающее состояние духа, и сердился на мать, и завидовал отцу — но все это не шло ни в какое сравнение с тем дерьмом, в которое он вляпался!

…и как его угораздило так вляпаться?!.

Он же не малолетка, и не идиот, и не слабак, хотя отец считает его именно слабаком!

Или… идиот? Или он все неправильно решил, а перерешить уже невозможно?! Он думал, что стоит только достать денег — любым путем! — и долгожданная свобода грянет, как духовой оркестр на площади, накроет лавиной новых возможностей, а это как раз и есть идиотизм?!

Обо всем этом нужно было думать всерьез, а думать сейчас ему было некогда.

Он переговорит с антикваром — ну, не зверь же тот, на самом деле! Он убедит его отдать коллекцию и деньги отработает! Федор вернет ему те самые пять тысяч, которые старик ему всучил и которых уже у него не было, и тогда-то уж точно станет свободным!

Боже, подумал Федор Башилов, как трудно. Боже, подумал он, помоги мне!

И взялся за ручку двери.

Дверь легко открылась, Федор вошел и еще ногами потопал перед ней, стряхивая снег, — мать всегда говорила, чтобы он вытирал ноги, не тащил в дом грязь, вот он и привык не тащить.

В помещении горел свет, но никого не было видно, и Федор сказал громко:

— Можно?!

Никто не отозвался, но наверняка старик погасил бы свет и запер свою лавчонку на двадцать пять замков, если б решил отправиться домой!

— Здрасти! — почти крикнул Федор, и звук его голоса увяз в нагромождении вещей и пыльных тканей, которыми были задернуты окна. — Есть кто живой?!

Ни звука, и только сипение раскаленного рефлектора на заваленном бумагами столе.

Странно.

Федор, озираясь, шагнул в жарко натопленное помещение. Какая-то дальняя дверь, о существовании которой он даже не подозревал, стояла настежь, а за ней, кажется, была еще комната, и Федор двинулся в ту сторону.

— Есть тут кто?! — на всякий случай еще раз спросил он очень громко и… увидел.

Старик лежал на полу, почти под столом, из-под него натекла черная лужа, как будто он лег в разлитые чернила. Он лежал скрючившись, только рука откинута в сторону, и Федор не сразу понял, что он… мертв.

Он раньше никогда не видел мертвых людей!

Он не понял, но все равно испугался — за старикана испугался, вдруг ему плохо?! То есть ему наверняка плохо, раз он лежит на полу!

Федор скинул с плеча рюкзак и нагнулся.

— Эй! — позвал он. — Эй, вам плохо?!

И взял старика за плечо, и потянул, переворачивая.

То, что это неживое плечо, он сообразил сразу. Как будто внутри ничего не было и на полу валялась пустая оболочка, сброшенный скафандр. Оболочка подалась, повернулась, рука глухо стукнула о пол тоже с каким-то неживым звуком.