Колодцы знойных долин

Тяжелым галопом устремился вдогон старый косячный с низко опущенной головой. Казалось, длинная дремучая грива и челка, а не усталость тянут его голову к земле. Он скакал навстречу своему последнему бою, далеко отстав от рыжего жеребца.

«Эх, Голубой ты мой», — пробормотал старик и грустно покачал головой. Он знал, что Голубой не выиграет, поэтому и послал следом джигитов. Старик смотрел в степь и думал о том, что уже несколько дней пытался не допустить этой драки. Но разве можно остановить великое течение жизни? Побудок заставил рыжего бороться за обновление, и он выбрал самую красивую кобылицу во всей степи. Старик знал, что все это правильно, и не вышел из кибитки, когда Голубой так ждал его помощи. Мудрый жеребец, всегда понимавший табунщика с одного взгляда. Жеребец, который однажды завел свой косяк в море, чтобы спасти от волков и лошадей, и его, человека. Но сегодня грянул срок, когда следовало забыть свои привязанности и предстать перед законом жизни, имя которому — вечное возрождение. Оно несло в себе наивное беспокойство Копжасара и печаль Елена, грохочущий топот зачинщика драки и тяжесть опущенной головы старого жеребца, лучи утреннего солнца и беспристрастность неба… Разве смог бы он противиться солнечным лучам? Они будут сушить раны Голубого и обострять боль унижения. Старик увидел рыжего косячного, уходившего за холмы, гоня перед собой стройную кобылицу. Разве поднимется на них человеческая рука? Сама смерть была бы сейчас бессильна, но если бы судьба и решила, то даже в мир теней жеребец вошел бы с этим неистовым топотом.

В последний раз отводили табунщики беду от молодого косячного. Они догнали Голубого, и Орынбасар на опытном вороном мерине поскакал бок о бок с ним. Копжасар же вышел вперед на два корпуса и стад медленно сбивать грозного вожака. Через некоторое время тот пошел коротким скоком, и Копжасар по взмаху руки товарища помчался к косяку — по огромным дугам стали сходиться друг с другом голубой жеребец и взбудораженный косяк.

И когда старый жеребец вошел вдруг в свой табун с высоко поднятой головой, Елен улыбнулся. По смуглому худому лицу старика, теряясь в бесчисленных морщинках, потекли слезы. Он немощно вздохнул. Он был уверен, что достойно выиграл свой последний бой, что его не подвел опыт и он доказал молодым свою мудрость. Теперь старик знал, что с легким сердцем передаст место главного табунщика Орынбасару, ибо тот тоже доказал, что не только обладает силой и умом, но и способен ощущать себя частицей этого великого мира. Старик был счастлив, что ученик понял тяжесть поражения коня. Так рождается табунщик.

Елен, щурясь от солнца, посмотрел на холм, за которым скрылись рыжий жеребец и голубая кобылица, и встал. «Наверное, скачут уже берегом моря, — подумал он. — И сегодня им нет дела до остальных…»

Старик встал, накинул на плечи легкий халат и вышел из кибитки.

К подножью Каратау он пошел пешком. Идти было недалеко, всего полторы версты, но старик направился кружным путем. Ему хотелось увидеть море. С пологого каменистого холма Елен увидел табун. Кони, как всегда весной, паслись вразброд, и джигиты, стреножив своих лошадей, тоже стояли на холме, было видно, что они беседуют. Копжасар по привычке энергично жестикулировал. У самых прибрежных камней отыскал Елен рыжего жеребца, обхаживавшего свою избранницу; на белесо-желтом фоне ракушечника они были почти незаметны для глаз. А за ними, вдаваясь в сушу огромным полукружьем, синело море, пустынное и неподвижное. Старик постоял несколько минут, вглядываясь в горизонт, и зашагал дальше.