Колодцы знойных долин

Перед бараком, у рукомойника, сделанного Кумаром из старого ведра, мылся Адай. Воду он лил аккуратно, видно, Наби успел предупредить его о нехватке воды. Наби стоял рядом и что-то оживленно говорил, то и дело оттягивая назад сползающую Адаю на шею куртку. Опускался вечер. Из степи потянуло влажным ветром. Донеслось призывное ржание Каракуина, стоявшего на привязи у дома Сагингали. Степь была пуста. Справа, с промысла, доносился ровный рокот двигателей.

Санди смотрела на детей и вспоминала, как однажды Жамал вела на поводу Каракуина, на котором сидели Махамбет и Амир. Лицо ее было задумчиво. И потом Санди не раз замечала, что женщина с грустью следит за своими детьми. Ее грусть пугала Санди, и она, помнится, часто и беспокойно оглядывалась на Жамал. Однажды ей показалось, что Жамал не нравится, когда она играет с Амиром и Махамбетом. Наверное, чуяло материнское сердце недолговечность дружбы детей. Но повинны в крахе этой дружбы, пожалуй, не столько дети, сколько люди Саркуля. Так уж было принято в аулах, что необыкновенного обязательно возносили чуть ли не до святого или батыра, а потом убивали, чтобы раскаиваться всю жизнь и плакать. Их больше устраивала легенда о человеке, чем сам человек. И судьба дружбы Махамбета и Амира решилась ими, а не самими джигитами. Этому можно было бы противостоять разумом, но Махамбет и Амир — еще молодые — жили сердцем. Их легко было столкнуть друг с другом. Но теперь будет иначе. Наби и Адай будут жить в окружении настоящих людей. Они вырастут сильными и всегда будут стремиться приносить людям только добро. Она постарается, чтобы дружба детей и их устремления были прекрасными. Чтобы, познавая людей, они познавали себя, достигали совершенства. Только тогда они смогут противостоять порокам, выработанным людской нетерпимостью. Только совершенные люди могут творить добро.

Иначе к чему были сражения в Тайсойгане? К чему были жертвы?

Она почувствовала себя сильнее от этих мыслей. Дети уже прыгали у рукомойника и плескали друг на друга водой, позабыв, что воду нужно экономить. И Санди показалось в наступающих мягких сумерках, что она уже много лет видит детей, что они всегда были вместе. И она была с ними. Что в разные времена эти дети носили разные имена, а в сущности, были одними и теми же людьми. Сначала их называли Махамбетом и Амиром, и она помнит их глаза, способные видеть человека насквозь, но не всегда — его страдания. Оба были могучи, но не одинаково строги к себе, и что для одного представало белым, для другого оказывалось черным. Ссора подорвала их силы. А теперь они снова стали детьми и носили звучные имена — Наби и Адай, и снова плескались водой и прыгали на земле, и руки их со свистом рассекали густой осенний воздух, стелющийся над холмами.

В свои двадцать четыре года Санди, понявшая тяжесть раннего горя, была подвержена смутным предчувствиям. И, устремив взгляд вдаль, за светящиеся вышки Маката и дальше за Тайсойган и Саркуль, и мавзолей мудрой Секер, за годы будущей жизни, она увидела своих детей в воинском обличье, идущими плечо в плечо.

Это был час испытания, о котором ее повзрослевших детей известит — долго и печально — гудок старой ко-тельни. В эту минуту ей даже представились сведенные судорогой руки Кумара, вцепившиеся в блестящее, отполированное кольцо гудка, а затем она увидела — одно за другим — лица Хамзы, Сагингали, Акжигита и Жумаша и остальных макатцев, всех, кого она уже знала и узнает до новой войны. Ее дети уходили вместе…

ПРОЗРЕНИЕ

В грустной полутьме бродил старый учитель по берегу Урала. Фонари отражались в воде, свет бесчисленно дробился, и река казалась покрытой серебряной чешуей. Мерно шуршали волны, набегали на берег и откатывались, неутомимо перебирая мелкую гальку.

Издалека, со стороны Уральска, долетел низкий басистый гудок тепловоза.

От судов, дремавших у самого берега, потянуло запахом нефти… Да, Макат так и не отпустил его больше… «Ликпункт», — тихо произнес Хамза давно позабывшееся слово и улыбнулся в темноте. Он представил себе, как стоял перед своими далекими учениками — стариками и старухами, неумело держащими в заскорузлых, непослушных пальцах огрызки карандашей; плечистыми грубоватыми парнями, прошедшими через бои; юношами, которые хватали все объяснения на лету. В классе курили. И густо пахло табаком, кожей и дегтем от сапог. Затем в школу пришли самые маленькие. Прав оказался старый историк, который когда-то сказал: «Все думают, что человеку дано много времени… Не успеете оглянуться, а вы уже стары — невозможно и необратимо стары…»