Колокол

Глупо ему бороться со стихией, не дано человеку быть сильнее её, подумал Ланге и отошёл от открытой двери. Прождал он так пятнадцать минут – и дверь уже сама поскрипела к порогу, Ланге лишь задвинул затвор.

Пока священник менял промокшую рясу, повесив её на спинку стула, чтобы после не забыть постирать, небо уже успокоилось и ветер окончательно стих. Только с крыши стекали ручьями остатки дождя.

– Воля Твоя, Господи, – он посмотрел на ясное небо, – воля Твоя, – повторил опять и перекрестился.

На Ланге капала вода. Давно пора было залатать старую кровлю… Он думал отправиться сегодня в город, прикупить хоть какие-то материалы, но куда в такой ураган… так и решил переждать до завтра. Хотя и завтра навряд ли поедет, дорогу в лесу, должно быть, размыло, телега завязнет, а лошадь у него одна, не вытянет. Сейчас только ждать тепла. «Природа скорее залечивает землю, чем человек», – думал Ланге, причёсывая мокрые волосы и любуясь просветлевшим небом. Солнце высушит грязевые болота и глубокую колею, тогда можно будет и ехать, дня через два.

Ланге взял с кровати промокшие чётки, положил их в карман, застегнул верхнюю пуговицу – и только вышел из кельи, как услышал нерешительный стук.

Он побежал к порогу, отодвинул засов, открыл дверь и поймал упавшую на него девушку. Волосы её были распущены, вся одежда вымокла до нитки; ноги, как и длинное белое платье, были в крови.

– Что с тобой, дочь моя? – испугался Ланге и, обняв странницу, занёс её в церковь.

Она ничего не ответила, лишь протяжный звериный стон вырвался сквозь стиснутые зубы. Девушка то и дело закатывала глаза, удерживая последние просветы уходящего сознания.

– Держись, держись, девочка…

Только сейчас священник заметил огромный живот. Ланге покрепче приобнял её, подпёр под тонкие плечи и повёл за собой в келью.

– Спаси и сохрани, Господи, спаси и сохрани, – шептал он, торопясь дойти.

Руки девушки безжизненно свисали, болтаясь, как плети; только иногда сжимались кулаки, когда боль пронзала всё тело. Тонкие, прозрачные ноги с проступавшими под коленками змеевидными венками обессиленно волочились по полу; из-под мокрого платья по ногам медленно стекала густая багровая кровь, оставляя следы на полу.

В келье было светло – вроде уже за полдень, а будто только рассвет. «После дождя всегда рассвет, – думал падре, – велика милость Божья, да пребудет здесь воля Твоя…»

Он достал чистые простыни, поднял мокрое прилипающее к ногам девушки платье – и оробел. Никогда раньше не приходилось ему принимать в этот мир новую жизнь.

– Неисповедимы пути Твои, Господи, – вздохнул Ланге.

Девушка почти не стонала, только изредка вздрагивала.

Падре ждал.

– Ну, давай, дочь моя, надо постараться.

– Всё прошло, – еле слышно сказала она.

– Что прошло? – не понял Ланге.

– Не хочется больше, прошло.

Священник отстранился; впервые захотелось ему закричать от бессилия.

– Так надо же родить, дочь моя, – он гладил её по рукам, – ребёнок без помощи матери разве родится? Ты постарайся, дитя моё, постарайся…

Посмотрел на стену – над девушкой висел образ Святой Девы Марии с младенцем на руках.

– Пресвятая Дева, Матерь Божья, – Ланге перекрестил роженицу.

– Всё прошло, – только и повторила она.

Он посмотрел на девушку; лицо её было белое, как бумага, на губах проступила синева, ноги прошибла мелкая дрожь, а глаза спокойные-спокойные, будто заснёт сейчас.

– Нет, не закрывай глаза, – он похлопал её по щекам, – не закрывай, постарайся, дочь моя, постарайся…

– Ничего, – повторила она, – кончилось всё.

– Как зовут тебя? – спросил падре.

– Маргарет, – еле вымолвила она и улыбнулась.

– Маргарет… Что же мне делать с тобой, Маргарет? – чуть не плача, спросил он и потёр пульсирующий лоб.

– Простите мне грехи мои, святой отец.

Франсуа Ланге перекрестил девушку, приложил к её губам крест, что висел у него на шее, но тут же встал и побежал на кухню. Ссыпав весь крепкий чай в заварник, поставил его на огонь. Через пару минут поднялась бурлящая пена; святой отец перелил жгучую тёмную смесь в белую кружку и поставил в холодную воду. Через пять минут смесь остудилась. Чай был горьким и терпким; запах трав разнёсся по всей церкви.

Ланге бежал с кружкой в келью, молясь, чтобы Господь не забрал её. Маргарет всё ещё тихо дышала, ребёнок всё ещё шевелился у неё в животе.

– Попей, дочь моя, – он приподнял голову девушки, – попей. Всё выпей, всё…

Маргарет медленно, но жадно отхлёбывала горькую, почти чёрную жидкость, но быстро ослабла и не могла уже сделать ни глотка.

– Не могу больше, – сказала она и откинулась на подушку.

– И так хорошо, – священник посмотрел на выпитый до половины чай. – Ты молодец, молодец… – гладил он её по мокрому лбу.

В животе шевелилось дитя. Отец Ланге положил руку; дитя стихло, будто прислушалось.

Девушка вскрикнула, кровь снова хлынула на кровать.

– Началось, – простонала она и скорчилась в болезненной гримасе.

…Через полчаса отец Ланге увидел кудрявую голову, сморщенное лицо, вытащил прижатые плечи, сначала одно, потом другое, и только успел поймать младенца, который, как рыба, быстро и живо выскользнул на кровать.