Колокол и держава

– Наверное, я еретик, ибо не верю в загробную жизнь, – задумчиво произнес Готан, листая перевод. – Но я надеюсь, что русские люди запомнят старого немца, который хотел, чтобы в их домах водились книги.

5

Осенним вечером, когда Готан уже собирался покинуть свою типографию, пришел посыльный с известием о том, что его желает видеть некий важный господин, имени которого он назвать не может. Оробевший печатник явился на княжеский двор и был представлен таинственному господину, в котором он тотчас узнал посольского дьяка Ивана Волка Курицына.

– После того как мы построили крепость Ивангород, наши отношения с Ганзой стали совсем плохи, – доверительно сообщил дьяк. – Дело может кончиться войной, поэтому нам важно знать обо всем, что сейчас происходит на Немецком дворе. Расскажите мне, к чему готовятся ганзейцы, о чем толкуют промеж себя и не приходилось ли вам слышать от них каких-либо оскорбительных слов о нашем государе.

Готан не сразу понял, что от него ждут, а когда понял, его бросило в жар.

– Прошу прощения, мой господин, но я не буду доносить на своих соотечественников, – сдавленным голосом произнес печатник.

Взгляд Ивана Курицына сразу стал колючим. Вынув из дорожного ларца лист бумаги, он вслух прочитал слова клятвы, подписанной Готаном в таверне «Единорог»:

– Надо ли объяснять, что скажут ганзейцы, когда прознают, что вы поклялись служить нам?

– Я соглашался переводить, а не доносить на своих соотечественников! – возмутился Готан.

– В таком случае потрудитесь немедленно вернуть мне 550 любекских марок! – ледяным тоном произнес дьяк.

– Но у меня нет сейчас таких денег!

– Что ж, в таком разе мне придется объявить вас банкротом и посадить в долговую тюрьму! – объявил дьяк.

Вернувшись на Немецкий двор, печатник кинулся к ратману Густаву.

– Tausend Teufel! [35] – выругался ратман. – Скверное дело, камрад! Надо идти к олдермену.

– Вы совершили страшное преступление, сударь! – прокричал Иоганн ван Ункель своим высоким павлиньим голосом. – И только ваше признание спасает вас от казни за измену. Но я немедленно сообщу о вашем позорном поступке в магистрат Любека. Отныне путь на родину для вас закрыт!

Чуть поостыв, олдермен отсчитал 550 марок и вручил их Готану со словами:

– Отдайте русским их иудины сребреники!

– Благодарю вас, господин ван Ункель, – растроганно произнес печатник. – Я возвращу вам эти деньги, как только архиепископ заплатит мне за работу!

…Среди ночи Готан проснулся от громких криков и яростного собачьего лая. Потом послышалось несколько глухих ударов и собаки смолкли. Вскочив с постели, печатник едва успел одеться, когда дверь с грохотом распахнулась и в комнату ворвались русские стражники. Заломив Готану руки за спину, они вывели его во двор. Здесь в свете факелов он увидел сгрудившихся, словно испуганное овечье стадо, всех обитателей Ганзейского двора. Ратман Густав кричал что-то протестующее, но, получив страшный удар кистенем в лицо, умолк.

Вскоре во дворе появились московские дьяки Иван Волк Курицын, Василий Жук и Данила Мамырев. Чуть поодаль стоял толмач Дмитрий Герасимов, которого только что подняли с постели.

– Именем государя всея Руси, великого князя московского Ивана Васильевича Ганзейскому двору в Великом Новгороде отныне не быть! А за нанесенные государю тяжкие обиды купцы ганзейские отныне объявлены государевыми пленниками и все их движимое и недвижимое имущество отходит в казну! – прокричал дьяк Курицын и оглянулся на толмача в ожидании перевода.

– Нельзя так поступать с мирными купцами! – вполголоса возразил Дмитрий.

– Переводи! – прикрикнул дьяк. – А с тобой я после поговорю!

Опустив глаза, Дмитрий повторил указ по-немецки. Вперед выступил олдермен Иоганн ван Ункель и попросил объяснить, о каких тяжких обидах идет речь.

– А о таких обидах, что в городе Ревеле бесчинно казнили двух русских купцов! – заносчиво ответил Данила Мамырев.

Стараясь унять дрожь в голосе, олдермен объяснил, что те русские купцы были казнены за совершенные ими тяжкие преступления. Один из них был содомитом и совращал малолетних, другой делал фальшивые деньги. Ван Ункель хотел говорить еще, но, поняв, что спорить бесполезно, замолчал с негодующим видом.

Тем временем стражники принесли целую груду кандалов и стали заковывать в них ганзейцев. Когда очередь дошла до Готана, дьяк Курицын приказал отвести его в сторону.

– Что, камрад, выслужился перед русскими? – презрительно бросил ему ратман Густав.

– Я прошу отвести меня к архиепископу! – крикнул Готан, обращаясь к Ивану Курицыну. – Это он пригласил меня сюда!

– Изволь, – неожиданно легко согласился дьяк и что-то шепнул стражникам.