Колокол и держава

– Пойдет великий князь Московский на Великий Новгород, или сын его, или брат, или которую землю поднимет на Великий Новгород, королю садиться на коня за Новгород со всею Радою литовскою; если же король, не помирив Новгорода с московским князем, поедет в Польскую землю или Немецкую и без него пойдет Москва на Новгород, то Рада литовская садится на коня и обороняет Новгород. Если король помирит Новгород с московским князем, то возьмет черный бор по новгородским волостям, один раз, по старым грамотам. За это послы новгородские готовы целовать крест честному королю за весь Великий Новгород в правду без всякого извета.

Когда отзвучали последние слова договора, искушенные мужи многозначительно переглянулись. Получалось, что Новгород не переходил в подданство Литвы, а просто заключал договор о взаимопомощи на случай нападения третьей стороны.

Подписали договор от имени Великого Новгорода посадники Офонос Остафьевич и Дмитрий Исакович, посадничий сын Иван Кузьмич, от житьих людей Панфил Селифантов, Кирилл Иванович, Яким Яковлевич, Яков Зиновьевич, Степан Григорьевич. Им и предстояло ехать с посольством в Вильну. Толпа напряженно ожидала архиепископского одобрения договора и, услыхав слова: «Владыка благословил!», облегченно выдохнула.

На вечевую степень поднялся бледный от волнения московский наместник Яков Захарьин. Прокричал, надсаживаясь: «Люди новгородские, исправьтесь, помните, что Новгород – отчина великого князя! Не творите лиха, живите по старине!» Его не слушали. Нестройные выкрики «К Москве хотим!» – были заглушены слитным ревом вечевого большинства. На несогласных угрожающе надвинулись нанятые Борецкими ватажники. Полетели камни, хряснули колья, несколько человек с разбитыми головами пали на утоптанный снег.

Расходились с площади, оживленно переговариваясь. Мало кто тогда осознал всю глубину произошедшего разрыва. Говорили: эка невидаль! Новгородцам не впервой с Литвой дружиться, и люди там такие же русские, как и мы, и веру нашу сохраним в целости.

Глава 7. Митя Малой

1

Пока посольство готовилось к отъезду в Литву, таинственно исчез толмач Путята, обычно сопровождавший новгородских послов за границей. Беглый толмач должен был перевести на два языка – латынь и немецкий – договор новгородцев с королем Казимиром, и теперь посольство осталось и без переводчика, и без договорных грамот. Хуже того, прошел слух, что Путяту перекупили московские лазутчики и что он за мзду немалую продал им копию договора. О том, какие еще секреты республики мог продать Москве много знавший толмач, Дмитрий Борецкий боялся даже думать.

Кощунственно поминая святых угодников, посадник кинулся на владычный двор и отыскал там дьякона Герасима, ведавшего библиотекой и переводчиками. Выслушав посадника, протодьякон задумчиво почесал выбритую на затылке «поповскую плешь» и уверенно изрек:

– Есть у меня человечек. Должен справиться.

По высокому резному крыльцу они поднялись в книгописную мастерскую, где в свете лучин скрипели перьями полтора десятка переписчиков.

– Бог помощь, грамотеи! – поздоровался посадник и, поморщившись, добавил: – Однако дух тут у вас тяжелый!

– Не взыщите, гости дорогие! – под общий смех ответил один из переписчиков. – Как едим, так и пердим!

– Митя! Малой! – позвал Герасим.

Встал русоволосый отрок лет четырнадцати, вежливо поклонился и вопросительно уставился на пришедших живыми карими глазами.

– Брат мой меньшой, Митя Герасимов, – представил отрока протодьякон. – Вот он-то тебе и нужен.

– А ты, я гляжу, шутник, отец Герасим! – осерчал посадник. – Тут важнейшее дело, а ты мне дите титешное суешь!

– Зря гневаешься, боярин. Митька хоть и юн годами, а уже три языка в доподлинности знает. Может разговор толмачить, может книги переводить.

– Что, взаправду три языка знаешь? – недоверчиво вопросил отрока Борецкий.

– Ведаю латынь, немецкий и греческий, – бойко ответил Митя. – Еще польский и еврейский понимаю, только говорю плохо.

– А ну проверим. Wo du erlernte deutch zu besprecen?

– Ich viel herumreiste, mein Herr! [5] – на чистейшем нижненемецком ответил отрок.

– Да ты не сомневайся, боярин! – встрял Герасим. – Он малый головастый, в Ливонии учился. Грамматику Донатову перевел, мы теперь по ней в школах ребят латыни учим.

– Ну а держать язык за зубами он умеет? – вспомнив Путяту, спросил Борецкий.

– Митька ганзейским купцам переводит, а уж они свои секреты блюдут пуще глаза, – успокоил посадника протодьякон.

Разговор продолжили в библиотеке Софийского собора, смотрителем которой служил отец Герасим.

– Ну вот что, тезка, – сказал Борецкий, извлекая из рукава сложенный вчетверо лист бумаги с текстом договора. – Надо перевести эту грамоту на немецкий и на латынь, а потом переписать на трех языках, да так, чтобы королю не зазорно было представить. И знай: от этого манускрипта много чего зависит, может, даже вся наша жизнь. Если справишься, возьму тебя с собой в Вильну. А не справишься, твой брат за тебя ответит. Уразумел? На все про все даю тебе сутки.

Оставшись вдвоем, братья долго молчали. Первым заговорил Герасим: