Колокольня Кваренги: рассказы

— А если я потомок, то значит и ты, — говорил он, и химическим карандашом на обрывке газеты начинал рисовать генеалогическое древо. В самом низу висел великий Бал-Шем-Тов. Дед, не задумываясь, помещал на ветки цадиков, праведников, ребе, мудрецов — он был выдумщик, мой дед. Я думаю, никого из них не существовало в нашем роду. Насколько я знал, все были сплавщиками леса на реке, страстные, буйные, любители горькой.

Дед с удовольствием смотрел потом на свое дерево. Иногда он подрисовывал того или иного еврейского философа.

— Бабушка мне рассказывала, — сообщал он, — что и этот из нашего рода.

В жизни я не встречал более веселого человека. Чтобы ни случилось — молодые глаза его всегда улыбались и подмигивали, будто приглашая к шутке, розыгрышу, чарке водки.

Чарку он гладил.

— Главный закон Торы, Хаимке, — это радость, — повторял он. Дед всегда звал меня Хаимке, хотя всюду я был Дима.

— Оставим Диму для твоих учителей, — говорил дед, — для товарища директора, для гражданина милиционера — для хазейрем! Дома ты Хаимке. Дима холодит печень, а Хаимке согревает мое сердце.

Ему трудно было скрывать свое хассидское прошлое, радость так и вырывалась из него, вдруг он мог все бросить и начать танцевать. Дед получал скудную пенсию, покупая на субботу лапшу, из которой готовил запеканку, и четвертушку водки. Каждую субботу наша каморка превращалась в чудесную шкатулку, полную тайн, света, тепла. Горели свечи, на столе откуда-то всегда была белая скатерть, красовалась халла.

Дед начинал молитву, он обращался к Богу с улыбкой.

— Бог не любит, когда к нему обращаются серьезно, он любит веселые лица. Молиться надо радостно. Все, что приносит радость, Хаимке — прекрасно. Молитва — прекрасна, песня — прекрасна, танец — прекрасен.

И он начинал танцевать хассидские танцы, которые по огненности напоминали цыганские. Дед надевал свой хассидский костюм, разбрасывал руки, воздевал ладони и долго танцевал, пока соседи не начинали стучать в стену.

— Прекратите дебош! — орали они. — Не то вызовем милицию!

Дед садился, вытирал лоб платком и подмигивал:

— Мишуге! Они хотят остановить радость. Даже милиция не может остановить радость, Хаимке. Хассид рождается на свет, чтоб славить веселье и петь гимны этой жизни. Кем бы ты ни стал, Хаимке, ты должен быть хассидом — принимай все вещи всерьез, но ни от чего не унывай! Ты мне обещаешь?

— Да…

— Ты обещаешь, но ты печален, а это грех. Ты думаешь, что твои родители не вернутся — слушай меня — они уже садятся в поезд. Я вижу, как они поднимаются в экспресс «Колыма-Ленинград» — свисток — и они тронулись. Давай подумаем, как мы их встретим. Что, если мы приготовим шкварки с гусиным жиром? Я не думаю, что в Сибири они видели шкварки.

Дед всегда жил в ожидании чуда.

— Прислушайся, Хаимке, ты чуешь, как стучат колеса? Я думаю, они приедут к твоему поступлению в институт. В какой ты хочешь?..

Я был туп, наивен, идиот — я хотел в Институт Международных отношений.

— С двумя родителями в Сибири? — сомневался дед. — Может, тебе лучше выбрать целлюлозно-бумажный? Хассид еще может быть послом и Сибири, но не в Новой Зеландии.

— Почему именно в Новой Зеландии, дедушка?

— Мне нравится эта страна, мне кажется, евреи там хорошо живут…

Так шла моя учеба. Вместо математики и физики я познавал мир еврейских мыслителей и пророков.

Приближались выпускные экзамены. Я очень волновался.

— Ныт гидайге! — успокаивал дед. — Ты все сдашь — настоящий хассид все знает. Он может никогда не слышать о кибернетике, придти на экзамен и поразить этих хазейрем!

— Как это возможно, дедушка?

— Ты не понимаешь? Ему подсказывает Бог. Это надежнее, чем когда это делает твой сосед по парте, а? Перестань нервничать, иди спать, все будет хорошо.

Дед оказался прав — я удачно проскочил физику, химию и тригонометрию. Настала очередь сочинения по литературе. Мы должны были его писать шесть часов.

Утром дед мне приготовил латкес. С них стекало масло.

— Возьмешь с собой, — сказал он, — ныт гедайге.

— Какие латкес?! — вскричал я. — Брать надо шоколад.

— Глупости! — ответил дед. — Все жуют шоколад — и все проваливаются! Кто проваливается с латкес?

Я не мог возразить.

Он положил мне латкес в мисочку, завернул в полотенце и сунул в руки:

— Ну, я уже молюсь за тебя…

…Я сел на второй ряд, в классе было тихо и торжественно, в открытые окна залетала весна, пахло сиренью.

Все положили перед собой шоколадки. Я — миску. Учителя переглянулись. Домашний запах латкес разнесся по классу. Он манил, дразнил, щекотал. Все завертели головами, обеспокоенные необыкновенным ароматом неведанной еврейской пищи. Ко мне подошел директор и приподнял крышку. Пахнуло теплом — они были еще горячие.

— Что это? — спросил он недовольно.

— Латкес, — сказал я.

— Убрать! — гаркнул он.

— Почему? — спросил я. — Это вместо шоколада.

— Выбрось вон! — завопил он.

— Я не выброшу, — ответил я, почувствовав вдруг в латкес магическую силу. — Где указано, что на экзамене по литературе можно есть шоколад и нельзя латкес?