Колокольников–Подколокольный

Книги невыносимы. Их невозможно ни прочитать (все), ни содержать в чистоте и порядке (время), ни вынести на помойку (воспитание не позволяет). Не надо дарить и покупать книги. А главное, не надо писать. Самое лучшее, что может сделать писатель, – это не написать книгу.

Самое умное и правильное.

Но если уж все равно берешься писать, принимаешься, устраиваешься за большим столом у окошка, наводишь порядок, раскочегариваешь свой ноут, засучив рукава, то хорошо бы знать, затвердить, понять накрепко одно – твоя книга никому не нужна.

Ни читателям, ни персонажам, ни тем, о ком ты думаешь, пока пишешь. Думаешь: вот обрадуются. Не обрадуются. Твоя книга никому не нужна, успокойся, не воображай, писатель, никому ты не нужен, только осеннее дерево посреди поля хочет, чтобы ты рассказал всем, какое оно красивое, или дождь все стучит и стучит в твое окно, привлекает внимание, эй, писатель, напиши про меня приколу ради!..

А может быть, сами буквы захотели собраться именно в твои слова, не в донос и не в инструкцию для газонокосилки?

Буквы выбрали тебя, чтобы ты их верно сложил. Чтобы какое-то старое, позабытое словечко могло напоследок заглянуть в твои глаза, а там, если повезет, и в глаза читателя, посмотреть в глаза человеку перед окончательным исчезновением…

От такого «хотения букв» и взялась эта история.

Она очень дождливая. Там часто идут дожди – хоть под зонтиком читай… 

Другой город

В самолете пахло щами.

Стюардесса поправила косынку на железных бигуди и сердито улыбнулась. Наверное, думала, мы какие-то там со двора, из гаражей, собутыльники пилота, опять принесли чекушку… Юноша в кителе не по росту раздавал всем тапочки – тоже старые, клетчатые и с замятыми пятками, такие раньше были, таких теперь нет.

Нам предстоит дальний, долгий перелет и надо устроиться поудобнее.

Самолет очень долго петляет по взлетным полосам, асфальт кончается, и воздушное судно вприпрыжку бежит по лесной дороге с лужами и подорожником. Ничего себе, этак мы нескоро куда-нибудь доберемся.

На поляне стоит дом, на крыльце женщина чистит грибы, большая корзина полна подберезовиков и сыроежек. Из самолета спускается мужчина, уговаривает лететь вместе с нами…

Она-то нам зачем, кто она такая, ведь это секретный самолет для вывоза москвичей. Мы с трудом устраивались в этот самолет, проходили собеседования, заполняли анкеты, чтобы спастись из Москвы. С прошлого года было окончательно установлено и доказано, что во всех неприятностях нашей страны виноваты москвичи, а никакие не американцы. Где американцы-то? Далековато… А москвичи – тут, рядом, пробрались в самое в сердце страны, можно сказать, и ничего не делают, только получают здоровенные зарплаты, жируют, жизнью жуируют, умничают и вредничают. К тому же просрали чемпионат мира по любви к Богу. Москва боролась за право проведения ЧМ по любви к Богу, приезжали комиссии… И все равно не выбрали, отказали, перенесли в Сингапур. Тогда все обиделись и круто наехали на москвичей.

Во всем виноваты москвичи! (То-то хихикали питерцы!) А многие из понаехавших быстренько открестились от Москвы и ушли восвояси.

Москвичей должны были выслать на исправительные работы, но какие-то фонды добились возможности эвакуировать хотя бы некоторых, и мне повезло, меня тоже пригласили на собеседование. Там задавали вопросы:

– Если кто-либо из ваших друзей умирает, удаляете ли вы его из списка контактов? Сразу? Не сразу? Не удаляете?

– Если не удаляете, то пытаетесь ли дозвониться по этому номеру?

– Какие ассоциации у вас в первую очередь вызывает слово «синева»? Гомосексуализм? Баллистическая ракета нового поколения? Небеса?

Или:

– Вы член общества водителей по борьбе с пешеходами и породненными с ними листьями?

– Лицами, а не листьями? – переспросила я.

– Листьями, листьями, – подтвердил интервьюер. – Пешеходы и породненные с ними листья. Ведь осенние листья тоже часто оказываются на проезжей части, но их, в отличие от пешеходов, давить жалко: они очень красивые.

Или:

– Какой ваш любимый дорожный знак?

Я стараюсь отвечать честно, но интервьюер качает головой, вздыхает и в конце концов говорит:

– Только из уважения к Казбеку Серафимовичу… Он очень за вас просил.

Я не успеваю спросить, кто такой Казбек Серафимович, интервьюер дает мне талон на оплату, и в кассе я получаю другой талон, с надписью «Сергей Шнуров».

Это название самолета.

Разговор на крыльце затягивается, двое что-то выясняют, женщина перестает чистить грибы и размахивает руками с ножом перед носом у мужчины, потом оборачивается и кричит вглубь дома, зовет кого-то, выбегают дети с пожилым котом в охапку, женщина торопится снять с веревок белье, все они, с мокрым бельем и тазиком чищеных грибов, забираются в самолет и пахнут дождем и травой…

Начинается демонстрация аварийно-спасательного оборудования, переходящая в нехитрое факир-шоу – мальчик в кителе не по росту учился показывать фокусы по старому самоучителю и теперь пытается что-то такое проделать с кислородной маской и надувным жилетом, а потом его мама с железными бигуди раздраженно говорит в микрофон: