Колокольников–Подколокольный

Пожилой нигер в буфете на углу Второй и Тридцать Третьей, объяснявший, что морщины – это следы пыток ЦРУ. Он все никак не хотел понять, что я «не отсюда», ай эм рашн, ай эм нот фром хир, ведь для не отягощенного лишним образованием американца Россия – такая же телевизионная выдумка, как Америка для аналогичного русского. Какая-то якобы причина неудач. Какая-то как бы досадная помеха долгожданному счастью. Что-то мешающее жить, вроде тещи, но едва ли существующее реально, как бука, бабайка, Змей Горыныч…

Нигер посмотрел в мою, тогда еще гладкую и розовую, физиономию, повертел в ладонях кисть моей руки и сказал: «Да, видать, за тебя ЦРУ еще не бралось…»

А прелестная старушка Бася возле станции метро Kings Hwy? С ходунками, где отсек для покупок полон старых мягких игрушек, бормочущая на смеси идиша, польского и украинского… Бася не пережила разлуки со своим крошечным местечком, откуда сбежали в середине восьмидесятых ее дети и внуки, прихватив до кучи и ее. Тридцать лет за океаном, ни слова по-английски, ни шагу из квартала, в котором поселилась с первого дня.

Теперь бруклинская молодежь из вновь прибывших, таджики и грузины, еще не утратившие привычки уважать старость, поднимают за Басей мягкие игрушки, придерживают двери, пока она с ходунками пропихивается в «Макдоналдс» съесть грошовый рожок мороженого.

Да, городские сумасшедшие, украшение больших городов… Неведомых, прекрасно мерцающих внизу, когда ночной самолет на посадку заруливает.

– Прослушайте информацию о полете. Мы летим, и это самое главное. Мы будем пролетать Брянск, Тулу, Ростов-на-Дону, Тюмень, Найроби, Белград, Торопец и Акапулько. Расчетное время прибытия…

А черт его знает! Мы движемся при сильнейшем встречном ветре и можем здорово опоздать или вообще никуда не успеть.

– Ну и ладно, летчик, ну и прекрасно, нам, в общем-то, никуда и не надо, мы будем сидеть в самолете, резаться в картишки, бренчать на гитарах, есть яйца вкрутую, лишь бы только никогда никуда не прилетать…

Под нами – вмерзшие в лед времени города, там дети сбиваются в стаи, чтобы истязать всех, кто слабее, там обезумевшие от тоски женщины наряжаются и хохочут, а мужчины с детства ненавидят и боятся женщин, но сплетничают, завидуют и злорадствуют совсем как бабы и еще круче…

Города особенно красивы, когда видишь их сверху, когда не собираешься в них жить…

Лучше мы будем пролетать мимо, в самолете, родном, как московская коммуналка, вон на стене возле иллюминатора химическим карандашом написан телефон слесаря, похожий на считалку, знакомый с детства…

Я потеряю ключи от Каретного, меня будут страшно ругать, а потом слесарь Иван Дмитриевич придет ломать дверь, чинить дверь, ставить новый замок…

Мы летим…

В моем двоюродном городе у меня даже есть любимая улица. Веселые улицы моих любимых городов, родного и двоюродного, улицы-сестры или брат и сестра, сестра и брат, Сретенка и Лексингтон.

– Сретенка, Сретенка, прием-прием, как слышишь? Лексингтон на связи, Сретенка, они здесь!

Лексингтон всегда радуется, когда мы приезжаем.

А кто такие эти «мы»? Чего же тут непонятного, мы – это все кто угодно, все, кто уже угодил или имеет шанс угодить в персонажи, мы – это они самые, мои милые, автор путешествует с персонажами, даже странно, что этого не замечают служащие авиакомпаний, пограничники и таможенники. Нет, один раз пытливый негритенок в «Чикаго Мидвэй» настороженно приподнялся из-за стойки, внимательно пытаясь разглядеть, не виднеется ли кто-то маленький у меня из кармана, не притаился ли в сумке, не закогтился ли на куртке за плечом, не норовит ли кто-то проскочить на борт на шармачка, без посадочного талона…

Но персонажи скромно и терпеливо сидели в голове, примеривались к репликам и словечкам, налаживали отношения, разминали сюжет, который, по Шкловскому, является взаимоотношением характеров в их развитии.

Когда мы приезжаем, Лексингтон радуется и начинает хвастаться перед Сретенкой. У них какие-то старые счеты, вечно они меряются, кто шире, и у кого больше забегаловок и магазинов, и чьи городские сумасшедшие круче… Обе улицы такие веселые… Еще они все время пристают ко мне: кого из них я больше люблю и на какой улице хотела бы жить. Отстаньте, я буду жить в Каретном ряду или в поселке Советский Писатель на Южной аллее, она как раз идет параллельно Восточной, а еще можно жить в Торопце, в Третьем Озерном проезде, там хорошо, счастливы живущие в Третьем Озерном…

Городские сумасшедшие Верхнего Ист-Сайда бегут навстречу, громыхают своими колясками, стучат ходунками, просят передать привет психам Нижней Масловки и Сретенского холма, Белграда, Парижа, свежевымытой Риги и стобашенной Праги…