Колокольников –Подколокольный

На мне такое платье, что старичок в льняной рубашке щурит глаза, жмурится от удовольствия, радуется – как ребенок большой конфете. Я улыбаюсь ему в ответ, и он подсаживается ко мне поближе, передвигается от окошка на край и спрашивает меня через проход:

– Какой ваш любимый аттракцион?

– Виски и «Харли Дэвидсон»! – без запинки отвечаю я, и глаза его становятся строгими.

– Не надо обманывать старших.

Но я и не думала обманывать, послушай-ка, старичок, ты что, я тебя не обманывала, еще даже и не начинала, не приступила, так сказать, к введению тебя в большое заблуждение, быть может, в последнее заблуждение твоей полной идиотизма жизни…

На фиг ты сдался, сказать по чести?

– Ваш любимый аттракцион – карусель цепочная, – строго и даже грустно говорит старичок.

Вот придумал! Карусель цепочная! Тоже мне, аттракцион, я даже толком не знаю, что это такое, что-то старинное, как сам старичок, я смеюсь, и он улыбается тоже, снова радостно оглядывая меня, ну точно как ребенок – игрушку или сладость. Сейчас он похвалит мое платье. Я жду, чтобы ответить на похвалу, поблагодарить за комплимент, но он качает головой и спрашивает, глядя то на платье, то мне прямо в глаза:

– И в этом вы собираетесь идти на коронацию?

Ах да, ведь коронация же! Уже совсем скоро, всюду постеры и огромные перетяжки.

– Это просто несерьезно, – говорит старичок. – Вас могут не пропустить.

Как это – могут не пропустить? Пропустят всех, народу осталось мало, всего ничего, и теперь все будут жить дружно и счастливо. «Обнимитесь, уцелевшие!» – именно так и написано на перетяжках.

– У меня есть знакомые фэшн-дизайнеры, – говорит доверительно старичок. – Они вас оденут. Пойдемте со мной.

Мне интересно посмотреть на этих фэшн-дизайнеров, и старичок выглядит вполне мирно, к тому же я моложе его раза в три и гораздо здоровее, мы всегда ели сало и картошку, запивая молоком…

Опираясь на руку старичка, я выпрыгиваю из троллейбуса, и крутым переулком мы приходим в дом с деревянной галереей на втором этаже. Это коммуналка! В детстве бабушка рассказывала, и я никак не могла запомнить это слово, думала, что это вопрос: кому жалко?

– Привел? – радуется бородатый китаец.

Или кто-то еще бородатый, похожий на китайца, чукча или бурят.

Входит старушка с мешком свежескошенной травы и принимается устилать ею пол. Это Троица, что ли? Сегодня Троица? Я пропустила Троицу, мой любимый праздник… В деревне мы всегда…

 Нет, Троица после коронации, теперь все будет после коронации, все переносится, возможно, будет новый календарь и новое летоисчисление, а трава для того, чтобы мастеру, фэшн-дизайнеру, хорошо работалось, он любит, когда вот так вот трава…

Вокруг меня суетятся люди, советуют, каким должно быть платье, надо украсить его вологодскими кружевами и гуцульской резьбой, якутскими алмазами, чукотскими мехами и дагестанским серебром, самыми лучшими художествами народов, обретающих новую Отчизну, ведь такое бывает раз в жизни – коронация. Какое счастье, что все мы дожили до этого события, нам назначат царя, долго выбирали самого достойного, наконец нашли, мы это заслужили, была война, мы прятались в деревне, ели одну картошку с салом и пили молоко, и бабушка говорила нам про мирную жизнь, про несостоявшийся гей-парад, из-за которого наш город не приняли в Союз Достойных Равных и началась вся эта буча.

Уже стрекочет швейная машинка, старушка в инвалидном кресле спешно плетет кружева – она делегат от семьи убийцы президента, это было давно, а их до сих пор уважают, меня обмеряют, щекоча старыми сантиметрами со стертыми цифрами, какие ласковые, теплые и мягкие руки у всех этих стариков.

– Мне будет жарко, – говорю я.

– Что ты, что ты, не будет, главное, не бойся.

Какие-то внутренние, потайные кармашки, и я понимаю, в чем дело – старики против коронации, они хотят, чтобы я надела их платье и подошла поближе к новому царю, а пульт будет у одного из них… Эти старики, ровесники бабушки, она умерла в деревне, не дождавшись конца войны, может быть, эти старики – ее друзья, были вместе в каком-то там строительном пионерском отряде, она говорила нам что-то такое…

Люди с активной жизненной позицией.

И этот старичок, он что, тоже хочет, чтобы мое розовое тело, на которое он так облизывался в троллейбусе, разметало в клочки?

Старичок что-то замечает в моих глазах, замечает какое-то «эх, ты…», он понимает, что я догадалась про пульт и тротил, и встает со скамейки.