Колокольные дворяне

А вот Лизанька-красавица, с ней посложней, она хрупкая и чувствительная. Нежная моя, грустная девочка. Лизанька с мужем Яковом едет. Не годится он ей, разве о таком супруге грезилось! Гимназию с отличием, и музыке училась, на фортепьянах играет. Уроки дает, а сама на третьем месяце беременности – я, говорит, папенька, обысками этими перепугана. У меня и фамилия теперь другая, Гребеникова. И ребеночек будет свой. Спрячусь в Омске, как мышка. В подпол. И скрестись не буду, буду тихонько сидеть, а вдруг жизнь по-старому повернется? Не веришь. Вот и я не верю, папенька. Унылая нынче жизнь, нераскрашенная. Маленькая была, ты меня картинки раскрашивать учил и церковные святцы для детей… Я росла и раскрашивать любила. Любила… – Тут она всхлипывает, по обыкновению, слово «любила» для нее только в прошедшем времени. Потому и с ребеночком спешит. (Ребеночек – это мама моя. У Елизаветы Алексеевны вскоре родится собственный «Бэби», и заботиться она о дочери будет с должным тщанием и смирением. Но слово «любовь» с глаголом в прошедшем времени перестанет произносить только после моего рождения. Я для нее свет в окошке, она – мое счастливое детство с ежегодными пансионатами у самого синего моря. Но это будет нескоро… пока что они собираются в Омск, бабушка беременна, а в большой семье переполох, предотъездные хлопоты.)

Как-то устроимся, Лизанька повторяет, не волнуйся, тебе это вредно. Откуда она знает, что мне вредно? Она чувствует. Никому ведь не открывал, что с того дня, как церковь заколотили, дышать полной грудью трудно, будто нож в сердце торчит. Потом отпускает. И опять.

Как мечталось о ясной судьбе для нее! Ласковая дочка, единственная. И к отцу прижалась, вот-вот заплачет. Тот ее по голове погладил, посидели так – и материнский голос раздался, заполошная же баба, что с нее взять? Снова наверх зовет – нам еще занавески перестирывать надо, скорей за водой к колодцу беги!

Да куда ж ей ведра таскать? А где Яков твой? В школе, он же физику преподает, забыл? Ученый у меня муж! – и засмеялась, дареное гнутое коромысло, издалека привезенное, ловко ухватила. Ведра пустые с двух сторон мерно качаются, и вдали ее силуэт…

Ровно спину держит, не сгибается. Будто не поповская дочка, а настоящая королевишна уродилась. Царевна. Осанка иглой, пальцы на руках княжеские, длинные и нежные. Привык Алексей Павлович дочкой любоваться, да только судьба ее не задалась. Так и будет уроками кормиться. Мужа кормить и ребенка поднимать.

Взвалит на себя любую ношу неподъемную – и легко, как это коромысло, понесет: к колодцу с пустыми, обратно – с полными. Лишь слегка бедрами покачивает, виду не подавая, как ей нелегко.

Нет у него доверия к Якову. Вокруг аналоя их успел обвести, радовался-то как! А он разведенный, оказывается. И весь, почитай, доход – бывшей супружнице и детям, с нею прижитым. Сидел бы в своей деревне, так нет, в город его принесло.

Тяжелая будет у Лизы жизнь. Да ладно, теперь времена такие. – Тут священник вздохнул глубоко, лицо стало каменным, только и произнес: – Окаянные времена.

Отплывает пароход «Иртыш», и когда отплыли, жаркий день стоял – вспомнил священник, как двенадцать лет назад прибыл к тобольской пристани огнями расцвеченный пароход «Русь». Весь город на пристани собрался, и стар и млад – Царская Семья вот-вот выйдет! Семья так и не вышла: стражники скопления людей испугались, а дом Корнилова еще не готов оказался, они месяц на пароходе жили. Зато чемоданов, чемоданов сколько вынесли! Вся площадь ими заполнилась, зевакам предложил разойтись. Чай, не торжественный прием, а прибытие в сибирскую ссылку.

Ссыльный город. К нам знаменитости по другим вопросам не жалуют. Святителя Иоанна – сослали, тут и прославился. Епископа Гермогена – отправили сюда с глаз долой, а как все повернулось.

Вспомнил, как верил он, что временное помутнение на русских людей нашло, затаиться надо.

Никто не ждал, что они на погибель приехали. Уверены были – для славы, что ярче прежнего воссияет. Как сказывал детям о Николае Втором, что с семейством в Тобольске появится. И как Лиза рассказу о Цесаревиче обрадовалась: «Он тоже приедет? И он?!»

Ждали гостей, на которых снизойдет милость Господня. Здесь снизойдет, в Тобольске.

Не снизошла.

* * *

«Поправьте волосы». – Я стою у зеркала в одной из комнат Гостиного двора, и она почему-то требует, чтобы я сделала этот жест, хотя я и в зеркало не смотрю, мне ночью ехать в аэропорт, и уже не до чудес и музейных экспозиций. Неуместное Полина Сергеевна затеяла, и вовсе это ни к чему.