Коломбина для рыжего

- Н-нет, - дергает он головой, неожиданно обхватывая себя за плечи. – К п-папе Грише. Он п-приехал сегодня к нам пьяный и м-мама сказала, что нужно сходить в м-магазин за м-молоком для меня. А потом мы пришли к д-дяде Андрею, и м-мама п-попросила, чтобы я п-посидел тихо, пока она не придет, совсем немножко, потому что д-дядя Андрей не знает, что я тут и м-м-может рассердиться. А м-ма-ашину я нашел п-под кроватью. Я аккуратно с ней игрался, честное слово! Тетя, вы не расскажете дяде Андрею?

Тетя. Убиться веником! И с каких это пор мой отец, Андрей Крюков, покупает чужим детям подарки?

Черт, похоже, и правда, все куда серьезнее с Элечкой на этот раз.

- Так! А ну, одевайся, пожарник, живо! И смотри не реветь мне, а то покусаю!

Когда мальчишка выходит вслед за мной в подъезд все в тех же колготках, лишь надев на себя длинную кофту и сандалии, я понимаю, что дело рисуется нешуточное и, кажется, закулисная моль Элечка влипла в неприятности, пока ее новый бойфренд и по совместительству мой отец, ни сном ни духом не тревожен, чинит чужие машины в своей автомобильной мастерской.

- Адрес свой знаешь? Ну, где живешь?

- Д-да, мама научила, чтобы не п-потерялся, - лепечет мальчишка.

- Говори.

- Са-сазонова тридцать четыре, квартира ше-естнадцать.

Недалеко, от нашего дома третья улица, и я уже тарабаню кулаком в дверь соседней квартиры, усиленно скалясь в глазок.

- Теть Жанн! Да, Таня! Откройте, дело есть! Вот, держите нахлебника, ненадолго, скоро вернусь. А ты смотри мне, чтоб под чужими кроватями не ползал, здесь машин нет! Ну, пока!

Отец Снусмумрика оказывается немолодым, худым и хорошо поддатым мужиком. Он шипит на меня, как гусь, напирает хилой грудью, матеря во всю глотку, не пуская в квартиру, и мне приходится срезать его с пути пятикилограммовой авоськой с картошкой, приваленной к стене коридора. Да еще и закрепить аргумент недовольства отпечатком старого телефонного аппарата, тут же сдернутого с полки, в ухо, чтобы знал, на кого сунуться. Сбросить сверху с вешалки пару курток и хорошенько треснуть по трепыхающемуся пьянчуге кулаком, в ответ на выдернутый из хвоста клок волос.

Бог тоже не обделил меня глоткой, и, упав на оглушенного мужика сверху, я воплю во все луженое горло, пугая криком соседей, отыскивая глазами рыдающую Элечку.

- Полиция! При исполнении! Сейчас сядешь у меня в тюрьму на пятнадцать суток, урод, если не уберешься! Ты понял?! Вот же алкаш чертов! Прибить мало!

Дед, достаточно крепкий в плечах и руках, приходит мне на помощь и выволакивает все еще матерящегося, но притихшего мужика из квартиры, передавая в руки подоспевшим соседям, щедро отвешивая последнему тычки.

- Гришка! Снова к Эльке пришаландался, чтоб тебя! Не даешь людям жить спокойно, гнида! Мать в гроб загнал, сына заикой сделал, девке жизнь испортил и снова сюда дорогу торишь! Еще раз увижу – посажу! Клянусь! Ты меня знаешь!..

Элечка сидит на стуле в крохотной кухне и ревет, растирая ладонью и без того заплывший глаз. На полу осколки посуды, штора повисла на сдернутом карнизе… Увидев меня, замершую в дверях, она поднимает опухшее лицо и туже запахивает на груди разорванную блузку.

- Что с Павлушей? – тонко всхлипывает, вздрагивая в плечах.

- У соседки. Тебе не стоило оставлять ребенка одного в чужой квартире.

- Да, - кивает она, соглашаясь. – Не стоило. Но у меня в городе никого нет, а я не могу допустить, чтобы он был рядом, когда… Павлик достаточно насмотрелся на отца маленьким.

- Я поняла. Откуда у тебя ключи?

- Я иногда готовлю для Андрея. Он… помогает нам деньгами, вот я и благодарю его, как умею. Я не хотела, чтобы твой отец узнал эту сторону моей жизни. Мы не живем с мужем пять лет, а он все никак не хочет оставить нас с сыном в покое. Ты ведь не расскажешь отцу?

- Он купил твоему сыну подарок.

- Кто, Андрей?

- Да.

- Я не знала.

- Я тоже. Сюрприз, можно сказать.

- И что… - пальцы Элечки мнут светлую ткань блузки. - Как ты ко всему этому относишься? Осуждаешь?

В квартире тихо, соседей не слышно, и я поворачиваюсь к дверям, чтобы уйти.

- Какая разница. Одевайся, тебе надо к сыну. Я подожду внизу и заодно позвоню папе. Пусть Крюков тоже подключается.

- Тань! – Элечка останавливает меня в прихожей, вскочив со стула и поймав за локоть.

- Что?

- Приведи Павлушу. Очень тебя прошу! Я такая к Андрею не пойду.

Я знаю, что получится жестко, что, возможно, этой бледной женщине – избитой и сникшей, сейчас нужны слова утешения, но вместо них, чувствуя злость на ее нерешительность, помня наспех одетого Снусмумрика и движение детских плеч, в ответ на вопрос, как давно он остался один, говорю, перешагивая порог:

- Раньше надо было думать. Пойдешь, как миленькая. Любви захотела, все серьезно, теперь жуйте оба ложками. Вместе расхлебывать будете.

***