Колосья под серпом твоим

От хохота, от могучих, как прибой, перекатов ходуном ходили ряды.

Рунин начал подниматься по ступенькам. И тогда Алесь встал, чтобы закрыть Гриму спиной. Отодвинул его плечом.

Четверка помощников вместе с соседями схватила Гриму и оттащила его подальше от прохода. Он сопротивлялся и кричал, но хохот заглушал его крики. Хлопцы затащили Всеслава далеко за спины.

– Вы? – спросил Рунин. – Вы, князь?

Некоторые уже не могли смеяться и только зевали, как рыбы на песке.

– Я с самого начала предчувствовал, ждал от вас чего-то такого, – сказал бледный Рунин. – Зачем вы это сделали?

– Патриот конюшни! – крикнул из-за спины Грима и придушенно замычал.

– Кто еще там? – спросил Рунин.

– Разве вам мало меня одного? – спросил Алесь.

– Я хочу знать, кто еще?

– Как видите, все.

Хохот делался неудержимым.

– Причины?

– Нежелание видеть вас здесь. Нежелание, чтоб нас учил уму, а вернее – уму-маразму, такой, как вы… доносчик… мракобес… губитель юных и чистых…

– Без личных оскорблений!

И тогда Алесь поднялся.

– Шутки прочь… Нам опостылел ваш панславистский бред. Опостылела эта маска хищничества… Нам опротивели вы. Вы мараете само имя нашей родины, наше имя, нашу незапятнанную честь.

– Вы не патриоты!

– Мы патриоты больше вас. Но мы не хотим величия за счет других народов. Потому что все люди земли – братья. И все они подобны друг другу и нам. В мире нет худших и лучших народов… А если есть, то их делают такие, как вы.

– По-видимому, я еще не закончил чистки университета.

– И не закончите, – спокойно сказал Алесь. – Я уйду отсюда, но уйдете и вы вместе с вашей блевотиной. В противном случае вам на каждой лекции будут устраивать обструкцию.

– Посмешище! – крикнули студенты.

Снова вспыхнул хохот. Хлопцы их местного землячества затянули по-русски запрещенный после восстания «Марш Кошута». Почти без слов, которые знали немногие, грозно летела мелодия.

Амфитеатр бушевал. Каждый теперь не понимал, как могли они терпеть эту мразь и гниль хотя бы одну минуту, как могли забыть об исключенных, как могли мириться с унизительными рассуждениями этой мокрицы.

Аудитория взрывалась криками:

– Позор! Мозги лыковые! Вон! Вон!

Свист, казалось, рушил стены и заставлял дрожать стекла.

* * *

Они стояли на перроне и, как всегда в последние минуты, не знали, о чем говорить.

– И все же это ребячество, – сказал Кастусь. – Мужики с голоду едят траву, а ты ради сомнительного удовольствия свести счеты с этой старой обезьяной вылетел.

– Пускай они мне с двумя дипломами соли на хвост насыплют, – ответил Алесь. – Что же, по-твоему, позволить ему и дальше отравлять мозги и доносить? А так его убрали. Да и из хлопцев теперь никто такому бреду не поверит.

– Хорошо, что Гриму не выдали.

– Попустительствовать Рунину было нельзя. Стерпели б это – стерпели б и большее.

Кастусь покусывал губы и вдруг захохотал.

– Дураки вы… Дураки, но молодцы… Кашу – моноклем.

Второй удар колокола разорвал холодный воздух.

– И в самом деле ничего не произошло, – говорил дальше Кастусь. – Выперли эту сволочь, посмеялись. Дипломы – у тебя. Я это, собственно говоря, потому, что скучно мне будет. Но ничего. Может, это и к лучшему. Нужно работать на местах. Многие хлопцы даже оставили университет, идут волостными писарями… Работай и ты, брат. Надеемся.

– Буду, – искренне ответил Алесь.

Из вагона вылез мрачный Кирдун.

– Время прощаться, панич.

– Как, Халимон, едешь, значит?

– Еду, – буркнул Кирдун. – Кто вас теперь кормить будет? Мне-то ничего, а панич вот третьего университета не кончил. Говорил ему, не связывайся. С орех того добра – на три дня запаху. А все вы. Вы панича сбиваете.

– Брось, – сказал Кастусь. – Обнимемся, что ли?

Кирдун вытер глаза.

– Да что мне, самому вас не жаль? Молодые такие, а без жизни живете…

– Увидимся, – сказал Алесь.

– Увидимся. В деле.

Паровоз дышал паром на низкое солнце, и оно, попадая в седые клубы, меняло цвет. Делалось ядовито-зеленым.

* * *

Старый Вежа встретил внука холодновато.

– Отучился? Ясно. Как говорят, с прэндким поврутэм.[137]

– Выгнали, – сказал внук. – Ну и сволочи!

Дед притворился удивленным, Даже головой покачал, словно удивляясь наивности и неосведомленности внука. Начал терпеливо объяснять:

– Мы нация большая, и мелкие сволочи нам в государстве совсем без надобности.

Кирдун, который вместе с Алесем получал взбучку – «зачем допустил»? – вдруг начал ворчать. Осмелел в Петербурге, слушая беседы Алесевой компании.

– Хватит уже ему учиться. И так умнее всех.

– И меня?

– А неужели ж?… – сказал Кирдун и осекся. – Не так молвил, извините.

– Нет, ты говори. Говори, если начал.

Кирдун, как большинство простых людей, не мог выносить нотаций и истязания словами.

– Учил много… Много писал… Много читал…

– Инте-ресно, – сказал дед. – И что, хотелось бы знать, вычитал? А, Халимон?

Раньше Кирдун, неверно, начал бы просить, чтоб отпустили душу на покаяние. А тут не выдержал:

– Вычитал про народы и про равенство людей.

– Ну-у? Не мож-жет этого быть!