Колосок с Куликова поля

И как пляшет на крыше

Разлохмаченный дождь,

О поре сенокоса,

И глазастых цветках...

Строчки тянутся косо,

Как тропинки в лугах.

КАРАБЧИК

Как-то учитель литературы Владимир Сергеевич дал нам необычное домашнее задание: написать о своем дошкольном детстве. В срок я не уложился, написал только начало на не­скольких листах, но учитель все равно поставил мне «пять». Ему, видимо, понравилось то, что писал я сочинение в форме рассказа.

Помнится, это новое дело так увлекло меня, что я продол­жал просиживать над заветной тетрадкой все вечера, месяца три подряд, запустил уроки по другим предметам, нахватал двоек, и тот же Владимир Сергеевич (он был у нас классным руководителем) отчитывал меня перед всем классом. Он да­же вызвал в школу мою мать, после чего заветная тетрадка ис­чезла (мать оказала, что растопила ею печку), и я, погоревав, постепенно забыл о ней.

А мама, оказывается, тетрадку сберегла. Я нашел ее в ста­ром зеленом сундуке среди конвертов с адресами родственни­ков и газетных вырезок о разных лекарственных травах. Тет­радка от времени пожелтела, фиолетовые чернила поблекли, по разобрать написанное вполне можно. И теперь я иногда пере­читываю ее, особенно длинными зимними вечерами, когда все домашние угомонятся и можно, наконец, посидеть в одиночест­ве, подумать о жизни или просто послушать, как скребется в балконную дверь ветер и тихо позванивают стекла в рамах.

Она и сейчас лежит передо мной, эта тетрадка, и я вновь ос­торожно и медленно листаю ее.

«ПРАВДИВОЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ДЕРЕВЕНСКОГО МАЛЬЧИШКИ, ПО ПРОЗВИЩУ КАРАБЧИК, КОТОРЫЙ ОЧЕНЬ ХОТЕЛ СТАТЬ БОЛЬШИМ ЧЕЛОВЕКОМ...»

Жил в деревне мальчишка по прозвищу Карабчик. Жил он с мамой и с сестренкой Манюхой, ученицей третьего класса. Ма­ма, как и все деревенские женщины, много работала: то на фер­ме, то в поле. Домой возвращалась с заходом солнца, а то и позже. Манюха тоже часто отлучалась из дому: собирала на колхозном огороде мерзлую прошлогоднюю картошку, из кото­рой потом пекли оладьи, бегала в лес за щавелем и диким лу­ком. И мама с грустной улыбкой называла её «наша корми­лица».

А Карабчику то и дело приходилось оставаться дома одно­му, за хозяина. Вот и сегодня утром Манюха наказала ему:

— Я пойду в лес, а ты играй у дома, далеко не ходи. Утята прибегут — накормишь.

— Как будто сам не знаю, — обиженно ответил он.— Не ма­ленький...

Когда сестра ушла, Карабчик решил заранее приготовить корм. И пока он мял в чугунке вареные картофельные очистки, утята уже были тут как тут. Друг за другом перескакивали они через порог, и в сенцах сразу стало шумно и бестолково. По­следним, попискивая, вперевалочку приплелся Самолет. Так зва­ли самого маленького утенка с растопыренными в стороны крыльями.

Когда Самолет только вывелся, он ничем не отличался от своих братьев, пушистых несмышленых комочков. Высиживала утят не утка, а курица. И все-таки утята, когда немного подрос­ли, каким-то чудом разузнали, что недалеко от дома, за доро­гой, находится старый илистый пруд. Целыми днями они стали пропадать там. А курица, побегав дня два вдоль берега, снова стала нестись.

Вот тогда-то и случилась беда. Однажды теплая гладь пру­да запузырилась от налетевшего хлесткого дождя. Кинулись утята на берег, зовут свою приемную мать-курицу, а ее нет. И не добраться бы маленьким желтым комочкам до дома, не подоспей к ним на выручку Манюха. Быстро покидала она мок­рых, обессилевших утят в лукошко, накрыла маминым фарту­ком — и в избу. Лукошко поставила на печку — отогревайтесь, гулены!

Обсохнув, утята снова стали беззаботными и шустрыми. Только один из них никак не мог прийти в себя: крылья рас­пустил, глаза прикрыл синими пленками — вот-вот умрет. Его и молоком поили, и ночевать посадили в отдельное лукошко, чтоб не затоптали ненароком беспокойные братья.

— Не жилец он больше, что вы его мучаете — сердито ска­зала вечером мама.

Но утенок ожил. Утром он уже пил молоко, ел пшенную ка­шу и вперевалочку ходил по избе. Только маленькие крылья его были опущены. Как ни старался он их поддергивать и уклады­вать на место, они все равно сползали и торчали в стороны. С тех пор и прозвали его Самолетом.

За те несколько дней, пока отхаживали утенка, Карабчик очень привязался к нему. Может быть, потому, что он сам в это время болел ангиной, на улицу его не пускали, и Самолет был ему вместо товарища. Мальчик сажал его к себе на коле­ни, и утенок, пригревшись, дремал и забавно, тоненько чиликал.

Рос Самолет значительно медленнее своих непоседливых братьев, поэтому и места у корытца с кормом ему не всегда доставалось. Кто-нибудь, да ототрет в сторону. Так было и на этот раз.

— Подожди, Самолет, — ласково сказал ему Карабчик, — не лезь ты к этим нахалам. Я тебя сейчас отдельно кашей по­кормлю.

Он быстро нырнул в избу и заглянул в чугунок. Но каши не было. Карабчик совсем забыл, что еще утром они с Манюхой съели все до крошки.