Кольцевой маршрут

— Вы знаете о расследовании, которое предпринял центр Фридмана? — спросил я.

— Лишь в общих чертах, — он пожал плечом. — Это не в моей юрисдикции. Здесь у нас хватает и своих проблем. В некоторых вопросах я солидарен с Хартлебом. Иммиграция — зло. Будем откровенны, я имею в виду, «загорелую» иммиграцию. Жители устали, их можно понять. Ведь это грязь, болезни… На кирпичном заводе много приезжих. Я бы и сам заволновался, гуляй моя дочь с каким-нибудь Мушмуллой.

— Да, — медленно сказал я. — Я понял.

— Я на это и рассчитываю, — комиссар опять повёл плечом, будто сдвигая застрявшую за воротом вешалку. — Вы же тоже приезжий. Но другого толка. Уж простите, что я так откровенно. Но вы должны хорошо представлять… наши проблемы.

— Конечно. Я даже знаю решение.

Он бледно улыбнулся.

— Будем надеяться, до этого не дойдёт.

После золотого света приёмной коридор отзывался моргом. Уже знакомая женщина в сером халате шоркала тряпкой по стенам. От ведра невыносимо пахло хлоркой. С улицы долетали отзвучия духового оркестра, перемежаясь нестройным: «…жданство», «…арод», «…ация». Очевидно, предвыборная речь подходила к концу.

Я взял Матти за руку, и мы вышли наружу.

Через площадь семенила колонна детей, одетых фруктами и овощами. Сопровождающая их монахиня вилась над ними как курица над яйцом, сгоняя к автобусу, припаркованному у церкви. Ярмарка была в самом разгаре. Если поспешить, мы ещё могли успеть на качели и карусели. Я отдал Франхен свой кошелёк, но в кармане позвякивала пара-тройка монет.

Как раз хватит на имбирный пряник.

— Ударим по сладостям?

— Каким? — настороженно спросил Матти.

— Каким хочешь. Мишки. Карамельный миндаль.

— Миндаль?

— Угу. И жареные каштаны. На весь пиратский сундук.

Он удивлённо моргнул и вдруг засмеялся.

Я смотрел в его живое лицо и вспоминал тяжесть мокрого дерна. Запах школьного мела и солнечный зайчик, намертво увязший в пыли. Потёртый дубовый стол. Кипы бумаги на столе намекали на нераскрытые преступления.

Преступления, которые никто не хотел раскрывать.

* * *

Вскоре я имел все основания торжествовать.

Сколько бы Матти не изображал позицию непричастности, зов ярмарки оказался сильнее.

Бодрым галопом мы пробежались по всем позициям, которые уготовил Альпийский музыкальный ферайн «Старые песни» и сорвали аплодисменты. В старых песнях я знал толк. Мне вручили надувной микрофон и переносную аптечку. Кажется, в этом скрывался тонкий намёк. Я предпочёл его не заметить. Солнце палило жарко, на Шпигельгассе продавали каштаны, и среди фермерских чудес, выставленных на край тротуара, я не встретил ни одного образца, достойного моей «Флоретты».

— По-моему, я наелся, — сказал Матти.

Икнул и постучал себя по туго набитому животу. Через живот проходил ремень, а на нём болтался игрушечный барабан, выигранный на аттракционе «Юный охотник».

— Просто вусмерть наелся.

Неудивительно. Этот потомок Вильгельма Телля потребил такое количество сладостей, что я уже начинал с тревогой поглядывать на призовую аптечку.

— Лишь бы не слиплось.

— Не слипнется, — заверил он с самонадеянностью, свойственной только детям и нацистским преступникам.

Предвыборные мероприятия начинали рассасываться. Будучи лицом посторонним, я мог констатировать, что агитация Рёуфа провалилась. Он действовал по старинке. На открытках, которые нам раздавали одетые в традиционные дирндли белокурые девушки, значилось: «Открытость, терпимость и благоденствие». Прямо скажем, сомнительный лозунг. Последняя его часть ещё могла найти отклик в крестьянских сердцах, но две первые напрочь обнуляли усилия.

Зато Хартлеб оказался фокусником.

Я ожидал, что он тоже начнёт бряцать на народных струнах и выйдет в белой рубашке, тирольской шляпе и каких-нибудь ледерхозе как дань традициям, завезённым после первого разгрома наших доблестных армий.

Но нет. Он предпочёл не косить под крестьянина. Он вышел на сцену в простом сером костюме и армейских ботинках, сопровождаемый мальчиками в зелёных беретах. Я напрягся. Я всякий раз напрягаюсь, когда вижу волевое лицо в обрамлении детских головок с лапшой, развешанной по ушам.

Начал он довольно неплохо.

— Дорогие соотечественники! Если вы думаете, что я в этот прекрасный день займу ваше время пустой болтовнёй, можете сразу…

Он выдержал паузу.

— …послать меня к свиньям!

Да, вот это я понимаю — начало! После вялой речи Рёуфа бодрое вступление впечаталось в потные лбы как футбольный мяч. Толпа выдохнула. А оратор, расстегнув пиджак, приблизился к краю сцены и воспарил над площадью.

Сначала он сделал пробный круг и отпустил несколько шуточек про вегетарианцев, вдову и рабочий кредит. Толпа довольно заулюлюкала. Я было расслабился, но тут почувствовал взгляд на своей спине.

Наблюдатель вернулся!

Зажатый между двух толстых женщин, с ребёнком, прицепившимся к боку как пластырь, я не мог как следует оглядеться. Беглый взгляд влево и назад выцепил раскрытые рты, кудряшки, разгоряченные щёки… Слишком много людей. Если кто-то и следил за мной, ему нужно было лишь улыбаться, топать ногами и не отсвечивать.