Кольцо Либмана

И она снова начала про Летний сад, про Зимний дворец и крепость. И чего так беспокоится эта особа? То есть я хочу сказать — не сидели же мы с ней в школе за одной партой? Этого и быть не могло, для этого она слишком молода. Ее зовут Ира с чем-то типа «…овна» на конце. Я думаю, ей нет еще и сорока. Ведь если тебе самому пятьдесят три, сорок лет — вполне нормальный возраст, впрочем, речь сейчас не об этом. Для человека, выдающего ключи в обмен на карточку и наоборот, она достаточно хорошо говорит по-немецки, даже необыкновенно хорошо.

М-да, на чем там я остановился: отличная комната, этот самый номер 961. Угловой, на шестом этаже, с видом на вход в метро (этакое смешное круглое зданьице со шпилем на куполе), на вокзал и на начало Невского проспекта. Невский проспект — это просто невероятно — Невский проспект! Честно говоря, я сам так считал две недели назад. Или уже три недели прошло? На моем будильнике сломалась дата. Я мог бы купить новый, твердой валюты хватает, но мне это, слава Богу, ни к чему.

— Как хотите, — пробормотал я по-немецки.

Эту оговорку я делаю в последний раз. Я не говорю по-русски, за исключением одной лишь фразы «Ja nе panedelnik», что означает «Я не понимаю». Я не панедельник!

— Master зайдет минут через пятнадцать.

Я быстро оделся и начал продвижение в сторону лифта. Сто шестьдесят четыре шага по темным, скрипящим, как старый комод, коридорам отделяли мой номер от лифта. Лучше даже не думать о том, что будет, если вдруг начнется пожар. Тогда придется намочить простыни, одну и вторую, связать их вместе и выбросить за окно с идиотскими криками — но спуститься удастся в лучшем случае до четвертого этажа.

Нет, запрещаю себе об этом думать. Я поговорил немного с портье, потерявшим два пальца на руке (средний и большой) весной сорок пятого на подходе к Берлину. Он рассказал, что как раз на этом пальце он носил обручальное кольцо. Услышав это, я чуть не свалился. Он думает, что я фриц, но какая-то странная логика заставляет его обращаться со мной с величайшим почтением.

— Gute Frauen! — всякий раз при виде меня провозглашает он с улыбкой до ушей. — Viel Fleisch, fleischig![2]

Итак, я вышел на улицу, надев темные очки, в своем осеннем плаще, который я обычно до половины пуговиц не застегиваю, если на улице не слишком холодно. Моросил мелкий дождик. Вот какой, оказывается, он, этот мир, подумал я, Санкт-Петербург, Невский проспект, осень 1998 года. «До 2000 осталось 4** дней», — прочитал я по-английски на электронном панно на стене одного из домов, — эта страна уже давно не такая отсталая. Я вспомнил, как десятилетним мальчишкой гостил у дяди и тети в Велюве и однажды бессонной ночью попытался представить себе следующий век. Боже мой, каким далеким он казался! «А теперь тебе, Янтье, самому за пятьдесят» (дома меня всегда ласково звали Янтье, а не Йоханнес, так обращались ко мне все, кроме моей жены, звавшей меня Эдвардом). Осталось чуть больше года, а что значит в этой жизни год? В моих обстоятельствах очень много, но сейчас речь не об этом. Я дошел до канала, на котором высится та самая православная церковь, нагромождение блестящих от дождя куполов и башенок цвета леденцов. Говорят, что на этом месте когда-то был убит царь, так сказать, разорван на куски народным гневом, но, скорей всего, это просто легенда. Чего только не придумают для забавы туристов! Верите ли вы, например, в Лох-Несское чудовище? Мы совершили поездку на это озеро с женой, по случаю двадцатилетия нашей свадьбы. Путевку нам подарили сослуживцы. По пути туда и обратно мы оба страдали морской болезнью, сильно простыли, три дня ели разную гадость и абсолютно ничего не увидели. Одну лишь зеркальную гладь озера. Что я и говорил, все это басни!

Дойдя до середины набережной, я остановился, сунул солнечные очки в карман и спустился по ступенькам в кафе «Чайка», где выпил пива и рюмку водки — это зелье прочищает кишечник, я оценил его по достоинству, лишь попав сюда. Катитесь-ка вы, врачи, куда подальше! Минут через пятнадцать явился тот самый бельгиец, Жан-Люк; он, как мне кажется, уже стал в этом кафе частью интерьера, вместе с бесчисленными картинками на стенах и немецкими финтифлюшками. Хозяин вроде бы родом из Гамбурга, правда, я никогда еще его тут не встречал.

— Здесь тихо, — сказал я, потому что на самом деле было тихо.

— Кризис, — мрачно отозвался бельгиец, отпил залпом четверть бокала пива и снова мрачно замолчал.

Девушка за стойкой бара ополаскивала бокалы и курила сигарету так, как это умеют одни лишь русские женщины: с выражением пресыщенной скуки на лице и с такими сильными затяжками, словно стремилась загнать дым до самых гениталий.

— Отпуск все еще продолжается? — поинтересовался бельгиец.

— Отпуск? — я расхохотался: вот уже почти два года, как я не работаю. Вся моя жизнь, которая мне еще осталась, — это сплошной затянувшийся отпуск.