– Ты ведь тот самый парнишка, которого подобрали в гавани, – проговорил рулевой и высморкался.
– Да, это я, – ответил Том, – меня зовут Хосе.
– Говорят, за тобой гнались англичане?
– Эти чертовы британцы прикончили бы меня, если бы вы меня не спасли, – Том сокрушенно покачал головой.
– Что с твоими родителями, или их, должно быть, уже нет в живых?
– Оба умерли, сеньор. Повешены за пустяк все теми же британцами. Должен сказать, что их ненависть хорошо понятна. Ямайка скоро станет британской вместе со всеми этими фортами, губернаторами и прочим сбродом. Скоро можно будет вернуться домой в Кадис.
Рулевой оживился:
– Так ты из Кадиса? Я тоже оттуда. Как, говоришь, твоя фамилия?
Том откашлялся.
– Э, Васкес, сеньор.
– Ты случайно не приходишься родней гончарам Васкесам? Тем самым, которые делают такие замечательные глиняные кувшины?
– Это семья моего отца, – Том молол чепуху, а сам тем временем бочком-бочком пятился к трапу.
Рулевой посерьезнел лицом.
– Печально то, что произошло со стариком Алонсо, – проговорил он, – ты случайно не слышал, как он сейчас?
– Помаленьку, – ответил Том, – но едва-едва.
– Расскажи мне, что с ним случилось, отчего он потерял зрение?
Том с задумчивым видом потянул себя за мочку уха.
– Я ведь не врач, – выговорил он наконец, – но слышал, что это из-за недостатка овощей.
– Значит, это вовсе не жар от печи испортил ему зрение?
Том растерянно оглянулся и, пробормотав что-то про кружку для капитана, торопливо сбежал вниз по трапу и через минуту уже стучал в дверь его каюты.
Капитан оказался тучным мужчиной с большой лысой головой. На вешалке по соседству с мундиром висел его коричневый завитой парик.
Сам капитан сидел за огромным письменным столом, заваленным картами, чертежами и большим куском пергамента с красными и черными кругами, которые изображали различные фазы луны.
Там же на столе лежали две подзорные трубы, судовой журнал, гусиное перо и стояла латунная чернильница вместе с какой-то глиняной штуковиной, которая, по всей видимости, была восточным кальяном.
– Региомонтан, – произнес капитан.
Решив, что капитан назвал свое имя, Том почтительно поклонился и представился:
– Хосе Васкес.
Однако он ошибался. Капитан взял кружку, опустошил ее в один присест, потом погладил себя по животу и с удивленным видом воззрился на Тома.
– Так о чем это мы? – прогудел он. – Ах да, Региомонтан. Выдающаяся личность. Из Нюрнберга. Я разделяю интерес Региомонтана к фазам луны; как видишь, юный Васкес, эти рисунки представляют собой копии рисунков самого Региомонтана.
Капитан вдруг словно очнулся и с непонимающим видом уставился на Тома.
– А… где раб, который обычно приносил мне все?
Том поклонился.
– Я новенький, сеньор капитан, мое имя Хосе Васкес.
– Вот как? Ты родом с Ямайки?
– О да, хотя моих родителей, к сожалению, уже нет в живых. Чума забрала их.
– Печально, очень печально.
– Они заразились от этих чертовых британцев.
И Том энергично качнулся с ноги на ногу. Капитан внимательно посмотрел на него.
– Говоришь, тебя зовут Васкес? Отлично! Слушай, юноша! На своем судне я не позволяю поминать черта, это понятно? Ни под каким видом. Команда набрана из людей, которые умеют говорить на чистом испанском языке, и я жестоко караю за ругань, в чей бы адрес она ни звучала. Это настоящая зараза, порождение самого Зла. Ты воспитан в истинной вере?
– О да, сеньор капитан, я знаю Псалтырь наизусть.
– Вот как? Что ж, это делает тебе честь. Можешь прочесть мне что-нибудь, Васкес?
– Охотно, сеньор капитан.
Том откашлялся и, выставив одну ногу вперед, прочел, первый раз в жизни переводя английскую поэзию на испанский:
Капитан задумчиво смотрел прямо перед собой. Потом он поднялся и подошел к окну, откуда открывался изумительный вид на изумрудно-зеленый океан.
– Псалтырь, говоришь, – пробормотал он, – странно.
Том потупился, сообразив, что, очевидно, перепутал Библию с одной из театральных пьес, которые он читал Саре Бриггз.
Капитан приблизился к нему.
– У тебя странный цвет глаз, юноша.
– Это у меня от мамы, – ответил Том, – такое бывает, когда ешь много пищи, богатой кальцием.
– Да ну? Как это?
– Да видите ли, сеньор капитан, – Том с важным видом скрестил руки на груди. – Дома у нас жило двенадцать коз, все названные в честь двенадцати месяцев. И вот коза, которую звали Ноябрь, давала очень много молока. Ее можно было доить по два раза в день, и за один удой мы получали по литру молока. На нашем столе не переводились превосходный сыр и отборнейшее масло, и благодаря этому мои семь братьев и я получили в детстве так много кальция, что наши глаза приобрели столь характерный зеленый цвет.
– Однако… чудно это как-то.