Кольцо Соломона

С дымящимися руками, с развевающимися одеждами и бородой, я вскочил на каменную плиту, перемахнул с нее на соседний уступ, запрыгал с камня на камень. Мои ноги еле касались земли, и я быстро нагонял бурое пятнышко, которое отчаянно ползло по осыпи. С моих пальцев слетела молния; она ушла в землю, подбросив меня еще выше.

Землеройка выбралась на край утеса; на миг ее мохнатый силуэт четко обрисовался на фоне неба. В последний момент она шмыгнула прочь; мой Взрыв пролетел мимо.

Я отрастил себе крылья – оперенные, ослепительно-белые, двойные, как у бабочки[44]. Крылья развернулись, взмахнули, я взмыл над гребнем иссохшего, как пыль, утеса, навстречу солнцу, согревшему мою сущность. Далеко внизу, спотыкаясь, ковыляла по неровному склону землеройка. А неподалеку я увидел россыпь шатров, числом четыре, установленных в неглубокой ложбинке и окруженных грудами добра, черное костровище, трех скучающих верблюдов, привязанных к чугунному столбику, и множество других следов человеческого пребывания.

Владельцами всего этого добра были трое людей (очевидно, идумейских волшебников, хотя, по правде сказать, для меня все тамошние племена на одно лицо), облаченных в одеяния бурого и карамельного цвета, с посохами в руках, обутых в пыльные сандалии. Они стояли в тени шатров, неподвижные, как статуи, спокойные и сосредоточенные. Они смотрели в другую сторону, на противоположный конец хребта, за которым скрывался очередной изгиб торгового тракта.

Вопли землеройки привлекли их внимание: они развернулись, увидели, как она ковыляет в их сторону и, главное, как следом за ней на них неумолимо и мстительно обрушиваюсь с неба я.

Люди завопили и разбежались в разные стороны. Один из них выкрикнул имя духа. Из ущелья за хребтом раздался ответный клич, низкий и тревожный.

Ага, вот это уже становится интересным!

Я ринулся вниз с высоты, дав выход всей ярости, что накопилась во мне за время рабства. С моих пальцев слетела череда огненных молний, вонзившихся в землю. Камни рассыпались в куски, земля и песок фонтанами взлетали в ярко-голубое небо. Землеройка наконец получила удар прямо в свою мохнатую спинку и разлетелась на тысячу жалких светящихся искорок.

Из ущелья поднялись две массивные фигуры. Обе, как и я, были наделены раздвоенными крыльями на ассирийский манер; обе, как и я, имели человеческий облик. Точнее, человеческие тела – в отличие от меня они украсили себя более экзотическими головами, чтобы удобнее было вселять ужас в своих жертв-людей там, на дороге.

Ближайший, утукку с львиной мордой, держал в руке окровавленное копье[45]. Его напарник, носивший на плечах голову особенно мерзкого, мордатого, морщинистого варана, предпочел саблю. С жуткими криками и хлопаньем крыльев они стремительно понеслись на меня.

Я бы, конечно, мог убить их, если бы захотел, но я предпочел прикончить их хозяев[46].

Каждый из идумейских магов повел себя так, как было свойственно его натуре. Первый запаниковал, пометался туда-сюда, в конце концов запутался в своем одеянии и упал на ближайший шатер. Не успел он подняться на ноги, как мой Взрыв превратил его в огненный шар. Второй держался мужественнее: он достал из сумки, лежавшей у костра, длинную, тонкую стеклянную трубку. Когда я устремился к нему, он переломил трубку о камень и направил обломанный конец на меня. Из трубки вылетела струя маслянисточерного вещества. Струя лениво отклонилась назад, а потом устремилась в мою сторону, точно заброшенная рыбаком леска. Я направил на нее Темный Узел, который перехватил дымящуюся струю посередине и с грубым чавканьем всосал ее в ничто. За струей потащилась стеклянная трубка, а за трубкой – и волшебник, который ее держал. В мгновение ока его тоже всосало в Узел, который затем переварил сам себя и исчез.

После смерти идумея, которая наступила через несколько мгновений после того, как он скрылся в Узле[47], львиноголовый утукку издал торжествующий вопль, превратился в смолистый дым и развеялся на ветру. Вараноголовый утукку, явно бывший слугой третьего волшебника, никуда не делся: размахивая своей саблей, он прервал мой свободный полет серией яростных выпадов, от которых я уворачивался, как мог.

– Ну что тебе стоило убить моего? – вздохнул утукку, рубанув меня поперек груди.

Я отлетел в сторону, стрелой взмыл вверх, кувырнулся в воздухе.

– Ну, я старался, как мог! А почему бы тебе не перестать пытаться меня заколоть?

Утукку уклонился от моей Судороги и снова рубанул саблей.

– Не могу, ты же знаешь.

– Да уж знаю!

Уклонившись от следующего удара, буквально на пару дюймов, я устремился влево, потом к земле и на бреющем полете пронесся между двух шатров. Затем снова взмыл в воздух, окинул взглядом склон в поисках третьего волшебника и едва успел заметить, как что-то буро-карамельное мелькнуло у входа в ложбину.

Исполненный кровожадных намерений, с мчащимся по пятам утукку, я нырнул за утес следом за идумеем, точно коршун или другой хищник, гонящийся за мышью.