Кольцо Соломона

Волшебник торопливо ковылял вниз по камням, спотыкаясь и скользя. Платье его задралось выше колен, сандалии он потерял. Волшебник смотрел себе под ноги, полностью сосредоточившись на спуске. Он ни разу не оглянулся через плечо: волшебник и так знал, что смерть гонится за ним на ослепительно-белых крыльях.

За ним, на дороге, я увидел еще много всего другого: массивную фигуру Факварла, борющегося с третьим утукку (у этого была козлиная голова с длинными рогами), еще двух утукку, лежащих рядом мертвыми, а вокруг – последствия резни: трупы верблюдов и людей, раскиданные по обугленной земле, точно ненужные тряпки.

Порыв ветра; я шарахнулся в сторону, но слишком поздно и ощутил резкую боль: сабля утукку вонзилась мне в кончик крыла, отсекла несколько маховых перьев и полностью загубила восхитительную симметрию. Утратив равновесие и все летные качества тоже, я рухнул на осыпь, неизящно плюхнулся на задницу и покатился вниз.

Следом налетел утукку, готовый нанести coup de grâce[48]. Чтобы его задержать (а это не так просто, когда стремительно катишься под горку, – не верите, попробуйте сами!), я метнул через плечо Расслабление. Заклятие угодило прямо в него: утукку мгновенно лишился сил, движения его сделались вялыми и замедленными. Саблю он выронил. Опустив крылья, беспорядочно дергая конечностями, он рухнул на землю и покатился следом за мной.

Мы неслись вниз, сопровождаемые лавиной камней.

Мы ударились об утоптанную землю на дороге.

Мы с трудом сели.

Мы переглянулись, и оба вскинули руки. Я оказался проворнее. Мой Взрыв разнес утукку на куски.

Клочья его сущности попадали на землю, усеяв мертвенно-сухие камни и скалы, подобно живительному дождю. Я не без труда поднялся на ноги посреди дороги, отряхнул пыль со своих синяков и ушибов, расправил крылья, чувствуя, как сходит на нет мой боевой пыл.

Слева от меня медленно и мучительно приводил себя в порядок Факварл, управившийся наконец со своим козлоглавым противником. Из глубокого пореза на груди сочилась сверкающая сущность, но в остальном он, похоже, был невредим.

Недурно, однако! Мы вдвоем уложили пятерых утукку и двух из трех идумейских волшебников[49]. Можно было считать, что проблема с разбойниками на Соломоновых дорогах решена.

Да, кстати! Третий волшебник! А где, собственно…

И в это время поблизости раздался голос, пронзительный и властный:

– Стойте, демоны! Не смейте ни двигаться, ни говорить без нашего повеления, разве что затем, чтобы униженно простереться в пыли перед верховной жрицей Солнца из благословенной страны Химьяр! Я представляю свою царицу и говорю от ее имени и от имени всего Химьяра. Я требую, чтобы вы назвали себя, кто вы такие и какова ваша природа, под страхом нашего гнева!

Хм. Мне кажется или достаточно было бы простого «здрасьте»?

16

Бартимеус

Не то чтобы я не заметил, что мы не одни. Просто мне было не до того. В разгар битвы думаешь только о самом насущном, а именно: как выпустить кишки врагу и при этом не дать ему оторвать тебе руку и шарахнуть ею же по башке. Если и остаются в запасе какие-то силы, они уходят на ругань. Простираться в пыли перед незнакомыми наблюдателями – это, мягко говоря, не главный номер твоей программы. Особенно когда ты их же и спасаешь.

Поэтому я не стал торопиться. Сперва я хорошенько отряхнул с себя песок пустыни и исследовал отдаленные районы своей сущности, а потом уж обернулся и посмотрел, кто это там разговаривает.

Не далее чем в двух пядях от себя я обнаружил физиономию, взирающую на меня с презрением, насмешкой и желанием пожевать чего-нибудь сочного и зеленого. Это был верблюд. Проследив направление его шеи, я обнаружил красную с желтым шелковую подушку, приделанную к его седлу. Ниже свисали кисточки чепрака; выше, покосившись на сломанных шестах, болтался балдахин, ныне, увы, обгорелый и порванный.

А на седле восседала очень молодая женщина, почти девочка. Ее черные волосы были зачесаны назад и почти не видны под шелковым платком, однако брови у нее были изящные и насмешливые, а глаза черные, как оникс. Лицо узкое, точеное, цвет кожи смуглый и ровный. Человек, пожалуй, назвал бы ее красивой. Мой опытный глаз заметил также признаки своеволия, острого ума и суровой решимости, а уж украшало это ее или портило – не мне решать.

Девушка сидела на верблюде очень прямо, опустив одну руку на переднюю луку из акациевого дерева, а другой небрежно придерживая поводья. На ней был конопляный дорожный плащ, окрашенный в охристый цвет ветрами пустыни и местами опаленный пламенем утукку, и длинное шерстяное одеяние, вытканное геометрическими красно-желтыми узорами. Одеяние облегало ее торс, а ниже пояса было свободным. Она сидела в седле боком, и ее ноги были обуты в аккуратные кожаные сапожки. На тонких обнаженных запястьях позванивали бронзовые браслеты. На шее у нее висела серебряная подвеска в форме солнца.

Ее прическа слегка растрепалась – несколько прядей выбились и падали на лицо, – и под глазом у нее виднелся небольшой свежий порез, однако в целом она, похоже, выбралась из этой передряги целой и невредимой.