Колумб

Во всяком случае, несомненно одно — и первые биографы Колумба, и очень многие его спутники, люди, которые, кстати говоря, гораздо лучше относились к своим землякам Пинсонам, чем к Адмиралу, неизменно подчеркивают: в эти роковые дни глава экспедиции вел себя с великой выдержкой и несгибаемым мужеством.

На «Санта-Марии» вот-вот должен был вспыхнуть мятеж, люди открыто поносили Адмирала, они грозили сбросить его в море, но он спокойно беседовал с бунтовщиками и доказывал им, что все их опасения и тревоги неосновательны.

Взрыв был бы неминуем, если бы Адмирал повел себя высокомерно и запальчиво и, вместо того чтобы убеждать мятежно настроенных моряков, стал бы им угрожать крутой расправой, на что, кстати говоря, имел неотъемлемое право.

Любопытно другое. Адмирал никогда не прощал обид, причиненных ему врагами и недоброжелателями, но он не затаил недобрых чувств к виновникам волнений на кораблях, и многие из них принимали участие в последующих экспедициях великого мореплавателя и пользовались его неограниченным доверием.

Установить, что на самом деле произошло во флотилии Колумба в исходе первой декады октября 1492 года, невозможно было уже двадцать лет спустя. Тем более немыслимо разобраться в этих событиях по прошествии без малого пяти столетий.

Можно лишь предположить, что до бунта дело не дошло отчасти благодаря отваге и такту Адмирала, отчасти и по иной причине: 11 октября, а именно в этот день трехдневная отсрочка пришла к концу, признаки суши стали настолько явными, что ропот на кораблях смолк, и о возвращении в Кастилию позабыли думать даже самые отъявленные бунтовщики.

Земля! Земля!

За черной средой настал светлый четверг. В этот день, 11 октября, «люди с каравеллы «Пинты» заметили тростинку и сук и выловили обтесанную, возможно железом, палочку и обломок тростинки, и прочие травы, что родятся на земле, и одну дощечку. Люди на каравелле «Нинья» видели другие приметы суши и веточку, усеянную ягодами шиповника, и обрадовались, видя эти приметы» (24, 89).

Между тем попутный пассат достиг силы шторма и развел на море высокую волну. Корабли безудержно неслись по курсу запад-юго-запад, и кормчий «Санта-Марии» Пералонсо Ниньо высказал серьезные опасения: при столь быстром ходе флотилия могла в ночную пору нарваться на прибрежные рифы. Флагман шел в арьергарде, впереди держались обе каравеллы, «Пинта» и «Нинья».

В час заката, когда команда «Санта-Марии» собралась, чтобы хором пропеть «Salve Regina», Адмирал обратился к морякам с речью. С господней помощью, сказал он, нам всем удалось совершить переход через Море-Океан, и сегодня мы убедились, что желанная земля близка. Еще на Канарских островах капитанам дана была инструкция — коль скоро флотилия пройдет семьсот лиг, в ночные часы корабли должны продвигаться вперед с зарифленными парусами, и моряки, отбывающие вахту, обязаны проявлять особую бдительность. До сих пор мы так поступали не всегда, но нынче ночь сулит встречу с землей, а поэтому все должны приложить старания, чтобы приметить берег, и первому, кто его увидит, дана будет годовая пенсия в 10 тысяч мараведи и бархатный камзол.

В 10 часов вечера Адмирал, «находясь на кормовой площадке, увидел свет, но он был неясен, и, чтобы удостовериться, не земля ли впереди, Адмирал вызвал королевского постельничего Перо Гутьереса и сказал ему, что он видел свет, и попросил его всмотреться в даль. Тот исполнил просьбу, также увидел свет. Об этом Адмирал сообщил Родриго Санчесу де Сеговии… и они стали всматриваться и раз или два увидели нечто подобное огоньку восковой свечи, который то поднимался, то опускался» (24, 89).

А затем заметил свет еще один матрос, и паж Адмирала, Педро Сальседо, сказал ему, что его господин уже видел какой-то огонь[51].

В двенадцатом часу ночи взошла луна. Корабли растянулись в кильватерной колонне: впереди «Пинта», за ней «Нинья», за «Ниньей» «Санта-Мария». Крепкий пассат при ясном небе и сильном волнении — погода и ветер хороши, но смотреть надо было в оба, чересчур быстро флотилия неслась вперед, и дозорные с корабельных надстроек беспокойно вглядывались в прозрачную полумглу. В ампольетах медленно пересыпался песок. Через тридцать минут после полуночи юнга перекинул склянки, миновала первая ампольета ночной вахты.

Тихо шурша, ссыпался песок второй ампольеты, склянки переменились местами, истекла третья ночная ампольета.

Луна клонилась к западу. Волны взрывали серебристые лунные дорожки, чуть выше горизонта мерцала Полярная звезда. Восток тонул во мгле, запад тускло сиял в жемчужном свете ущербной луны.

В узкую воронку втягивались последние песчинки четвертой ампольеты. Было два часа пополуночи.

Родриго Бермехо, он же Родриго де Триана, матрос в экипаже «Пинты», с носовой надстройки прокричал капитану: «Tierra, Tierra! — Земля! Земля!»[52] Вдали, на западе, он увидел невысокий холм или утес, его вершина слегка поблескивала, будто покрытая лунным светом.

Мартин Алонсо Пинсон дал выстрел из бомбарды. Он приказал убавить паруса. «Пинта» замедлила ход, спустя несколько минут ее догнала «Санта-Мария».