Колумбайн

Открытие мемориала должно было ознаменовать собой последний этап. Но его возведение омрачили полемикой, развернувшейся между мемориальным комитетом и Брайаном Рорбофом. Весной 2007 года, когда бульдозеры ровняли землю на заднем склоне холма Ребел Хилл, Брайан пошел на комитет войной. Внутренний Круг Поминовения должен был особым образом почтить память тринадцати погибших, а на камне внешнего, более широкого Круга Исцеления должны были быть выбиты слова учеников, учителей, друзей, соседей – всех, кого коснулась трагедия, независимо от того, ранили их самих или нет. Во внутреннем круге каждой из тринадцати семей погибших на коричневом мраморе было выделено место для надписи, посвященной памяти их ребенка, отца или супруга. Их попросили сформулировать эти слова так, чтобы они были достойными и уважительными.

Двенадцать с половиной семей согласились. Сью Петроун и Брайан Рорбоф предложили две отдельных надписи в память о Дэнни, которые должны были разместиться бок о бок. Сью описала голубые глаза сына, его чудесную улыбку и заразительный смех. Брайан же представил гневную филиппику, возлагающую вину за трагедию в «Колумбайн» на безбожную школьную систему, существующую в стране, которая легализовала аборты и в которой власть лжет и покрывает свои преступления. Закончить он хотел цитатой из Библии, гласящей: «Нечестивым же нет мира».

Мемориальный комитет попросил Брайана смягчить тон тирады. Он отказался. Обе стороны согласились держать формулировку Брайана в тайне, но суть их спора все же утекла в СМИ. Это вызвало в Колорадо еще один взрыв полемики. Общество раскололось. Началось противостояние. Никто не хотел, чтобы в Круге Поминовения появилось злобное высказывание. У комитета были полномочия предотвратить это. Но Брайан стоял на своем.

Исход был предрешен. Несмотря на то что после трагедии миновало уже восемь лет, ничто не могло остановить скорбящего отца.

Мемориал в память о трагедии «Колумбайн» был торжественно открыт солнечным днем в сентябре 2007 года. Мимо его внутренней стены молча прошли несколько тысяч гостей. Гневная надпись не вызвала споров. Посетители обратили на нее не больше внимания, чем на остальные двенадцать, даже из любопытства. Никакой сколько-нибудь заметной реакции. Никому не было до нее дела.

От имени раненых выступил Патрик Айрленд: «Выстрелы – это событие, которое произошло. Но не они сделали меня тем, кто я есть. Не они определили ход моей последующей жизни».

В небо было выпущено тринадцать белых голубей. Через несколько секунд за ними последовали еще две сотни – произвольное число, призванное символизировать всех остальных. Они разлетелись в разные стороны. На мгновение показалось, что голуби заполнили собой все небо. Затем они нашли друг друга и слились в единую стаю, огромное белое облако, которое плыло то слева направо, то поворачивало назад в ясном голубом небе.

Послесловие «Прощение»

Десять лет спустя после трагедии Линда Маузер вдруг потеряла контроль над собой, сидя в кресле стоматолога-гигиениста. Она полулежала, сжимая подлокотники, растянув мышцы нижней челюсти и чувствуя себя уязвимой. От резкого света лампы она поморщилась и закрыла глаза. Врач изучал десну Линды пародонтологическим зондом и насмешливым тоном давал характеристику каждому зубу. Оба они были недовольны. Линда знала, что запустила состояние ротовой полости. Еще одно фиаско.

Внезапно Линда почувствовала, что сейчас заплачет. Многие годы она сдерживала слезы, но сейчас они потекли ручьем. Ее раскрытые губы задрожали, и стоматолог отдернул зонд. Она накинулась на него, не в силах терпеть его обвиняющий тон:

– У меня погиб сын! Простите, у меня просто не было желания пользоваться зубной нитью.

– О, – сказал гигиенист. – А ваш сын погиб недавно?

– Когда у тебя умирает ребенок, всегда кажется, что это произошло недавно, – резко ответила Линда.

Затем она почувствовала себя виноватой. «Иногда у меня бывает слишком острая реакция», – призналась она. Как же она ненавидит таких людей. Самодовольных, беззаботных. Бесчувственных, беспамятных, не способных понять, насколько глубоко ее горе и почему оно не проходит так долго.

Больше всего Линде ненавистны временные рамки. Кто их придумал? Кто определил, когда слезам положено высохнуть? Она точно не знает, но вроде бы существует разумный период скорби, а она вышла далеко за его пределы. Ее горю нет ни конца, ни края. Как и слегка прикрытым оскорблениям в ее адрес.

В январе 2009 года она начала готовиться к десятой годовщине трагедии. Линда Маузер стала вести блог. Теперь она наконец была готова писать о трагедии «Колумбайн» так, чтобы это могли прочесть все. Это был новый способ хоть как-то смягчить ее все не проходящую боль. В качестве ника она выбрала «Рожденная заново».