Колумбайн

Однако общения в сети оказалось явно недостаточно. В голове роилось слишком много идей, было слишком много секретов, которые он боялся открыть. Дилан часто думал о самоубийстве, хотя не был готов в этом никому признаться. Он пытался объяснять людям свои мысли и соображения, но те были слишком тупы, чтобы его понять.

Вскоре после начала первых «боевых заданий», 31 марта 1997 года, Дилан напился, взял ручку и начал диалог с единственным человеком в мире, который был в состоянии его понять. То есть с самим собой. Он представлял, что его дневник будет толстым томом в кожаном переплете с корешком, в который вшита сатиновая лента. Ну что-то вроде Библии. Но в реальной жизни у него не было такой книги. Были обычные листы писчей линованной бумаги, пробитые дыроколом и вставленные в папку. На обложке Дилан нарисовал то, что ему хотелось видеть на этом месте. Название книги: «Существования: виртуальная книга».

В первый день, когда он начал вести дневник, в тексте не было и намека на насилие и убийство. Были недовольство и злость, которые он испытывал главным образом к самому себе. Дилан видел себя в роли искателя. «Я делаю то, что, по идее, должно очистить меня духовно, сделать более высокоморальным человеком», – писал он. Он удалил из компьютера игру Doom, пытался не пить, перестал высмеивать сверстников. Вот последнее оказалось самым трудным. Над ними было так легко и приятно смеяться.

Духовное очищение не принесло желанных спокойствия и счастья. «Моя жизнь – просто дерьмо», – писал Дилан. Он описывал ее как вечное страдание во всех существующих мирозданиях в бесконечном количестве реальностей.

Он чувствовал себя одиноким, но проблема была далеко не в том, чтобы найти друзей. Дилан ощущал себя отрезанным от человечества. Все люди, казалось, сами построили себе тюрьмы, стены которых не давали им возможности выйти в огромный мир. Боже, как же все эти люди надоели! И чего они только боятся?! Внутренним взором Дилан видел бесконечное количество вселенных. Он ощущал себя духовным странником, который хотел путешествовать во времени и пространстве, изучая бесконечное число реальностей и измерений. Потенциальные возможности были просто захватывающими. Какие его ждали чудеса, если бы он смог вырваться из клетки! Но люди, судя по всему, любили клетки, в которые сами себя заточили, ведь в них было так уютно, тепло, спокойно и удивительно тоскливо. Люди – это духовные зомби, ставшие таковыми по собственному желанию.

Некоторые идеи Дилану было трудно выразить словами, и тогда он рисовал закорючки на полях тетради, называя их «мыслеобразами».

Дилан был религиозным молодым человеком, в отличие от членов своей семьи. Он верил в Бога, но постоянно ставил под сомнение Его замыслы. Он кричал, плакал и сетовал на то, что Господь сделал его современным Иовом, верным слугой, требующим объяснения причин Божественной жестокости.

Дилан твердо верил в мораль, этику и жизнь после смерти. Он много писал о разделении души и тела. По его словам, тело было бесполезным, а душа – бессмертной. Душа может пребывать в райском покое или гореть в адском огне.

Дилан мог быстро разозлиться, но потом его гнев превращался в чувство отвращения к самому себе. Дилан не планировал никого убивать, а уж если и убивать, то, прости господи, самого себя. На протяжении последних двух лет жизни он мечтал о смерти. Смерть упоминается в самой первой записи, сделанной в дневнике: «Мысль о самоубийстве дает надежду на то, что, куда бы я ни попал после смерти, я окажусь там, где не почувствую противоречия с самим собой, со всем миром и со вселенной. Мой ум и тело обретут покой, все обретет ПОКОЙ, в том числе и моя душа».

Впрочем, с самоубийством возникали некоторые проблемы. Дилан не только верил в Бога, он также верил в существование рая и ада. Он знал, что ему придется заплатить за убийство людей. Он упомянул своих будущих жертв в последней видеозаписи, сделанной утром того дня, который он называл Судным.

Дилан был совершенно уверен в своей уникальности. Он наблюдал за подростками, ходившими в школу. Некоторые из них казались хорошими, некоторые – плохими, но все они очень отличались от него. Эрик тоже верил в свою исключительность, но здесь Дилан переплюнул своего напарника. Эрик ставил знак равенства между понятиями «уникальный» и «превосходный». Дилан этого не делал. Для него уникальность всегда была синонимом одиночества. Какой смысл иметь какие угодно таланты, если ты не можешь ими ни с кем поделиться?

Ему были свойственны сильные перепады настроения. Сначала он чувствовал сострадание, но потом фатализм побеждал, и Дилан понимал, что от судьбы не убежишь. «Я не нахожу себе места», – жаловался он. Жизнь до самой смерти была ужасной: «Ходить в школу, бояться и нервничать, надеясь на то, что окружающие меня примут».