Колумбы российских древностей

Почти одновременно с началом работы Вельяминова-Зернова Калайдович и Строев осуществили публикацию Судебников 1497 и 1550 гг.[146] Первый из них был до этого известен лишь по выпискам из «Путешествия» Сигизмунда Герберштейна, а список второго имел значительные отличия от ранее изданных С. С. Башиловым и Г. Ф. Миллером. В публикацию вошли и дополнительные, ранее неизвестные указы к Судебнику 1550 г. Таким образом, издание Калайдовича и Строева вводило в научный оборот несколько ценнейших древнерусских законодательных памятников.

Публикация заполняла пробел в изучении правовых основ русского феодального государства, открывала возможности установления многих ранее неизвестных сторон жизни русского общества, связанных с имущественными, земельными отношениями, организацией управления, центрального и местного суда. Она представляла в распоряжение исследователей и новый материал относительно процесса оформления крепостного права в России: в Судебнике 1497 г. была, например, специальная статья, закреплявшая право крестьянского выхода только в Юрьев день осенний.

Издатели отказались от каких-либо попыток «восстановления» подлинных текстов Судебников. По отношению к Судебнику 1497 г. такой подход был единственно возможным (сохранился лишь один его список), чего нельзя сказать о Судебнике 1550 г., известном Калайдовичу и Строеву во многих списках. Было ли это результатом стремления к единообразию публикации двух памятников или же объяснялось отсутствием времени, необходимого для сравнения списков, сказать трудно. Подчеркивая «возможную точность» издания, Калайдович и Строев ручались, что «не только одно слово или речение, но ниже самая буква не пропущены против подлинников». Сохранялась славянская цифирь (в том числе знак тысячи), буквы, вышедшие из употребления, надстрочные знаки и т. д. Ошибки же оригиналов исправлялись издателями не в тексте, как делал Строев с Софийской летописью, а в примечаниях («Погрешностях подлинного списка»), где указывалось правильное чтение. Калайдович и Строев отказались и от попыток разделения текста Судебника 1497 г. на статьи. Публикация, выделяя киноварные заголовки, имевшиеся в рукописи, не отмечала наличия в тексте инициалов, указывающих, по мнению Л. В. Черепнина, на постатейное деление[147]. Отсутствие даже упоминания о их существовании в предисловии свидетельствует о том, что инициалам Калайдович и Строев не придавали никакого значения. К публикации были приложены факсимильные изображения почерков памятников и филигрань бумаги Судебника 1497 г.

Предисловие к изданию содержало сжатое изложение истории русского законодательства. Здесь Строев и Калайдович в духе дворянской историографии высказали мнение о характере древнерусского права. Касаясь, например, Русской Правды, они отметили сильное влияние на нее скандинавских и германских законов, признавая у славянских племен до Рюрика существование только «некоторых обычаев, преданий предков».

Подобные взгляды уже не могли удовлетворить многих членов кружка, знакомых с работами славянских ученых, в частности польского историка Я. Б. Раковецкого, в это время рассматривавшего ту же Русскую Правду как памятник, возникший на общеславянской основе. Идеи общеславянского единства культуры и истории, горячими пропагандистами которых выступали сотрудники Румянцева, распространялись ими и на древнее политическое устройство славянских государств. Приобретая политический характер в связи с борьбой славян за национальную независимость в начале XIX в., эти идеи в противовес норманнской теории утверждали представление о самостоятельности и высоком уровне политической организации славянских народов в прошлом. Неизвестный сотрудник Румянцева, подготовивший в 1815 г. для издания перевод извлечения из «Хеймскрингла» — свода саг о норвежских королях исландского историка XIII в. С. Снорра (Стурлусона), не случайно в предисловии подчеркивал существование не только скандинавских сеймов, но и древнерусских вечевых собраний, которые, по его мнению, издревле, вплоть до царствования Ивана Грозного, ограничивали «самодержавную власть»[148].

Именно эти мотивы побудили сотрудников Румянцева приступить к переводу труда Раковецкого. К этой работе поочередно привлекались В. Г. Анастасевич, И. И. Григорович, а также Е. Болховитинов. Перевод не был завершен: Румянцев вскоре получил отрицательный отзыв В. Ф. Вельяминова-Зернова о недостатках «синкретического свода» (смешения разных списков) изданного Раковецким текста Русской Правды. Возможно, что членов кружка не могли удовлетворить и лингвистические рассуждения Раковецкого в духе этимологических построений Шишкова.