Колумбы росские

Петр, наслаждаясь смущением вновь испеченного лейтенанта, в упор смотрел на него. Верил: будущее за этим розовощеким птенцом родного гнезда.

Похлопывая то по своему, то по Берингову колену, пыхая табачным дымом, заговорил о предстоящей экспедиции:

— Путь ваш далек, а задача зело велика, мешкать не следует… Надлежит на Камчатке или в другом том месте сделать один или два бота с палубами. На оных ботах плыть возле земли, которая идет на Норд, и по чаянию (понеже оной конца не знают) кажется, что та земля часть Америки. И для того искать, где оная сошлась с Америкою, и чтоб доехать до какого города европейских владений или, ежели увидите какой корабль европейской, проведать от него, как оной кюст[21]называют, и взять на письмо и самим побывать на берегу и взять подлинную ведомость и, поставя на карту… приезжать!..

Он, почернев, откинулся на спинку стула. Заросшие седоватой щетиной щеки неистово задергались, глаза остеклянели, судороги перекосили разинутый рот. Трубка выпала из пальцев, стукнулась о половицу, рассыпая пепел и жар.

Моряки, вскочив, испуганно уставились в неузнаваемо искаженное муками лицо.

— Погодите, полежу… — Петр, задыхаясь, выдавил простые слова, кряхтя нагнулся за трубкой и, одной рукой прижимая к камзолу листок с недочитанной инструкцией, другой нетерпеливо махнул Апраксину. — Ступай с ними к Нартову… Покличу скоро…

Он проводил моряков страшным от обессиливающих страданий взглядом. Вот вразвалку, словно по корабельной палубе в непогоду, удалился Беринг… четко прошагал Чириков… медля, попятился к двери и скрылся за ней расстроенный генерал-адмирал. Так нехотя уходила жизнь.

Корчаясь громоздким телом, Петр сунулся на кровать.

За окнами кабинета угасал день.

Из «Юрнала бытности в Камчатской экспедиции мичмана Петра Чаплина:

1725 год, февраль

Воскресенье, 7. Поутру, не доезжая до Вологды за 20 верст, получили известие о кончине Е. И. В. Петра Великаго чрез посланнаго из Санкт-Питербурха к генералу-лейтенанту Чекину…»

ГЛАВА IV СЕКРЕТНЫЙ ВОЯЖ

…От славных вод Балтийских края

К востоку путь свой простирая…

Ломоносов

«Юрнал бытности»

Семь раз прозвучало в окрестных сопках эхо прощального салюта двух корабельных пушек. Попутный ветер, певуче гудя в струнах такелажа, выгнул холщевые паруса, чуть накренил перегруженную лодию[22] и лениво повлек ее вслед за флагманским ботом. Нескончаемой, до горизонта, поймой раздались плоские берега Охоты. Радужно искрясь под солнцем, кое-где подернутые полуденным маревом, болотистые луга лавой малахита затопили приустьевую равнину. Волны некошенных от века трав вздымались к черным скалам снежного хребта, окаймляющего равнину на западе. Там, в излучинах, на грани лугов и стеклянной спирали реки затерялись древние строения Охотского острога, некогда заложенного опытовщиком Семеном Шелковниковым у выхода в загадочный Восточный океан: одиннадцать кособоких изб промышленных людей, царев амбар с мягкой рухлядью[23], тесное кружало, загороженный высоким тыном двор ясашного приказчика, два барака, возведенные служителями первой экспедиции Беринга, да часовенка с похилившимся крестом на ребристом, обомшелом в пазах, куполе. Блинчатые шатры чумов, раскинутых кочевыми эвенками и ламутами, разноцветными кочками пестрели на пойме. Рыжими лишаями расползлись по ней стада оленей. Их ветвистые рога были похожи издали на затейливый частокол, коим кочевники обнесли свои походные жилища.

Несколько диковинных вершников провожали экспедицию до устья. Служители, приводя в походный порядок загроможденную пожитками палубу, с любопытством разглядывали восседающих на оленях ламутов, их прокопченные солнцем безбородые лица, одежды из звериных шкур, островерхие шапки, отороченные яркой камкой.[24] Дикое гиканье неслось навстречу нарастающему шуму морского наката. Олени, мотая рогами и задрав куцые хвостики, гуськом мчали всадников вдоль берега наперегонки с лодией до тех пор, пока путь им не преградила дресвяная коса.

На ней, разделяя реку и море, клокотали вечные буруны. В неумолчном гуле прибоя на миг потонули все звуки; когда же лодия, повинуясь кормщику, проскользнула в неприметный глазу коридор меж бурунами и, обогнув косу, выбралась на простор Ламского[25] моря, истошные вопли всадников затерялись в хоре голосов, рожденных водным раздольем.

Дощатые борта лодии тягуче заскрипели. Шальная волна гулко ударила в бушприт, взметнулась над ним и каскадом освежающих капель брызнула в позеленевшие лица служителей.

— Держи гардевинд[26], Андрей Буш! Аль не протер зенки и Бахуса зришь?! — вспомнив пьяную предотвальную ночь в острожном кружале, сурово прикрикнул на кормщика из пленных шведов седоусый мореход Кондратий Мошков.