Колумбы росские

Прискакав в Казань, геодезисты явились в покои кремлевские, где государь был наедине с господином Соймоновым и, подав ландкарту островов Курильских, донесли о виденном. Государь слушал с вниманием неусыпным, выспрашивая про достоинства земель Курильских и Камчатских, про обычаи тамошних жителей, и сколь способны места виденныя быть пристанищем флоту.

— В едином не преуспели, — рапортовал Иван Евреинов, кладя на стол минерал-камень. — Мохнатыя иноземцы инаго не добывают, кроме сей минерал-руды железной. Более на шестом острову ничего нет. Омылка[75], господин адмирал.

Тож и Федор Лужин репортовал.

Тогда государь убрал камень с глаз долой, прегорько вздохнул и молвил:

— Правду баял сват Федор Матвеевич: сочинили мореходы побасенку ради пущей славы своей. То запомните впредь, господа навигаторы, и ты знай, Соймонов. Наука, глаголемая Космография, сиречь описание не токмо истин, но и вымысла досужего. Будучи на Ост-Индском дворе в Амстердаме, слыхал я, будто есть на Восточном океане земля, полная злата и серебра. Ходил искать ту землю голландский корабль «Кастрикум» корабельщика да Вриза и приставал к берегу, нареченному Компанейскою землею господ Генеральных Штатов[76]. Будто возле той земли есть иная, виденная гишпанским корабельщиком Жуаном да Гамою. Будто земля Гамова из серебра сотворена и распускается в воде наподобие сахару. В том усомнился я, ибо умеют балясы точить мореходы, чужестранные хвастуны. А приплыв домой, разыскал донесение воеводы якутскаго и отписку вора Ваньки Козыревскаго, что сыскал он, вор-Ванька, новыя заморския земли на полдень от Камчатки. Отписали вор с воеводою о минерал-руде на тех землях, что курятся. Порадовался их отпискам, да зря. Иную минерал-руду, чаял, найдете. Омылка…

Помолчав, государь утешил геодезистов:

— Добро, что без шуму слетали, птенцы мои. Срам не велик, и тот в дому останется, об чем памятуйте. А вояж ваш не посчитайте напрасным. Оный на пользу знанию истинному о земноводном нашем шаре: узнанное вами про земли восточныя славу отечеству преумножит в свое время. Придет черед, когда станет наша держава — у Восточнаго океана також твердо, яко ныне у Балтикума…

То свершится, предвиденное Петром Великим: став твердо на охотских и камчатских берегах, обращаем мы взоры к землям, где не бывали до нас европейцы, хотя и немалыя вижу впереди муки. Ежели где зазимуем в отдаленности, не ведаем, чем и питаться будем. Провианту вовсе нет, кроме привезеннаго из Иркутской провинции, и тот состоит из попортившихся солонины и масла.

Впрочем, поутру пойдем в путь свой, пребывая в здравии; чего и тебе желая, любезной друг, остаюсь

Алексей Чириков

_{^{Сентября в 8 день 1740 года}}

_{^{Пакет Бот им. Св. ап. Павла»}}

Чириков запечатал письмо и убористым почерком вывел адрес на конверте:

«Его высокоблагородному господину Флота капитану Нагаеву[77] В Кроншлот на корабль «Полтава»…

Он погасил свечу.

Сумерки дождливого утра сочились в каюту сквозь квадратное оконце.

С палубы глухо прозвучал сигнал побудки. Тотчас, повторяя его, над рейдом разнеслась прерывистая дробь барабанного боя.

На экспедиционных кораблях начинался долгожданный день отплытия из Охотска.

ГЛАВА V КОНЗИЛИЯ МОРЕХОДОВ

…Морской народ спешит, возносит весел глас:

Что долго ждали толь, уже проходит  час.
Каморы полны все, палубы пушки кроют,
Готовы в путь совсем, вот в море вдруг пороют…
Вели твой флаг поднять и вымпел в ветр пустить…

Ломоносов

Спустя восемь месяцев, штилевым майским полднем 1741 года на шканцы пакетбота «Святый апостол Петр» вышел пожилой, грузный человек — командующий Большой Северной экспедицией капитан-командор Витус Беринг. На кораблях его запросто величали Иваном Ивановичем. Разглядев среди матросов, занятых конопаткой палубы, дюжего рябого боцманмата, он кивнул ему.

Перепачканный смолой моряк вытянулся перед командующим.

— Взяв лангбот, — сказал Беринг, — поезжай к Алексею Ильичу и с должным почтением проси господина капитана с обер-офицерами пожаловать к нам для конзилии.

— Слетаю птицею, Иван Иванович!..

Боцманмат громовым голосом кликнул гребцов и полез за борт. Следом спрыгнули вахтенные матросы.

Защищаясь ладонью от солнца и опираясь на медную толстую трость — предмет бесконечного восхищения моряков, ибо она была и подзорной трубой, — капитан-командор наблюдал за шлюпкой. Взгляд его скользил вместе с ней по голубому раздолью бухты мимо прибрежных холмов к узкой отлогой косе, где виднелись возведенные зимой дощатые срубы провиантского магазина, казарм и невзрачной часовенки.