Колумбы росские

Это было все, что составляло камчатское жилое место на берегу Авачинского залива, названное Берингом в честь экспедиционных пакетботов гаванью Петра и Павла. Пустынные от сотворения мира сопки обступили залив, и, отражая в бирюзовых водах цепь волнистых вершин, расположились у окутанного облаками подножья обледенелой кручи. Над ними, блистая девственной белизной и неприступностью, вознесся к солнцу снежный конус Вилючинского вулкана.

Подождав, пока шлюпка с боцманматом пристанет к двухмачтовому бригу «Святый апостол Павел», стоящему близ косы, капитан-командор неторопливо побрел прочь со шканцев.

Едва стихло шарканье стоптанных ботфорт и постукивание трости, матросы, прекратив конопатку палубных пазов, собрались покурить у мачты. Лица их были худы и бледны от перенесенных лишений в камчадальских острогах, куда командующий разослал людей на зимовку ради экономии в провианте.

Долгие месяцы они пробыли в первобытной дикости вырытых в земле жилищ камчадалов, обовшивели, покрылись коростой грязи, ели коренья, сладкую белую глину. Некоторые умерли от непривычной пищи, часть разбежалась по дальним камчатским поселениям, а те, кто весной вернулся на корабли, со слезами радости целовали залитую смолой палубу.

Юркий, с пегой редкой бороденкой, Никита Шумагин, неутомимый рассказчик замысловатых снов, набив трубочку сушеной травой, затянулся, покашлял от едкого дыма и, подмигивая на трап, по которому только что спустился Беринг, с таинственным видом оповестил:

— В море пойдем, братцы, чрез седьмицу, край света искать, яко в инструкции велено.

— Неушто? Не врешь, сновидец? — матросы теснее придвинулись к нему.

— Сам слыхал, ей-ей! Иван Иванович обер-офицеров на конзилию затребовал.

— Не конзилию чинить, а призваны господа офицеры, как и в прошлыя те дни, забавляться в ерошки[78], — насмешливо сказал русоголовый великан Михайла Неводчиков. — Сколь пригожих дней упустили, сыскать могли б те берега.

Служители, покуривая, сопели в трубочки и держали языки за зубами: семихвостые плети, положенные по Морскому Уставу за ослушное слово, были пострашнее моря-океана за Камчаткой.

— Быть, Михайла, тебе под батогами за непотребный лай, — посулил Шумагин.

Неводчиков презрительно огрызнулся:

— Порадей, сновидец, о спине своей, а моя привычна. Семь шкур с нее снято, притерпелась…

— Эй, на «Петре»! — донеслось из-за борта зычное рокотанье боцманмата. — Опять под мачтой балясничаете! Ишь, накадили бесовым зельем!

Матросы ринулись по местам.

Шлюпка подгребла к борту, и на палубу флагманского корабля взобрались три человека: совсем юный штурман Елагин, лейтенант Чихачев и командир «Святого апостола Павла» капитан Чириков. Он немного сутулился и все же на голову был выше спутников. Время неузнаваемо исказило его черты. Румянец недуга лихорадочно пылал на впалых щеках. Только глаза по-прежнему отливали синевой. Баловень фортуны и любимец Адмиралтейств-Коллегии, он задолго до срока, определенного положением о чинах, «по уму и достоинству, а не по старшинству», получил звание капитана и право общего совета с командующим экспедицией.

Сопровождаемый офицерами, Чириков направился в каюту Беринга.

Оттуда раздавались шумные возгласы:

— Фальшива талия!

— Хлап ваш убит![79]

Капитан, распахнув дверь, шагнул внутрь крошечного помещения.

Оно напоминало монастырскую келью. На стене, напротив двери, висели над полкой с книгами и парой скрещенных пистолетов картины на библейские сюжеты. В углу, кроваво отсвечивая на золоченых ликах икон, теплилась цветная лампада.

За столом играли в карты шесть человек. По одну сторону разместились: астрономии профессор Людовик Делиль де ла Кроер; возле него — уроженец Франконии, загнанный на Камчатку страстью к приключениям, адъюнкт Академии наук Георг Стеллер и лейтенант Свен Ваксель, правая рука Беринга на флагманском пакетботе; по другую — экспедиционный иерей Стефан, завзятый картежник и пьяница, нашедший верного дружка в парижанине Делиле; по соседству с ним жизнерадостный старик Эзельберг, давнишний приятель капитан-командора, по его просьбе приглашенный Адмиралтейств-Коллегией в экспедицию из Ост-Индской компании, на чьих кораблях около полувека скитался под всеми широтами. Еще дальше, у раскрытого настежь квадратного оконца, откуда веяло свежестью морского воздуха, сидел, прижав к груди карты, Витус Беринг.

— Господин капитан-командор и вас, господа, с добрым благополучием, — приветствовал Чириков.

— Милости прошу, Алексей Ильич!

Беринг, смешав карты, обратился к партнерам и вошедшим офицерам:

— Учиним без промедления конзилию с господином профессором. Протчих, кто к навигацкому искусству не причастен, не хочу неволить скучными рассуждениями.

Иерей, не тая разочарования, покинул каюту, но Стеллер заупрямился.

— Господин экспедициею командующий, — акцентируя, высокомерно запротестовал он. — Изумлению подвержен я немалому, что во всем принят не так, яко по моему достоинству надлежит, а равно простому матрозу и солдату.