Колыбель

Он шел быстро, принюхиваясь к запахам, летящим навстречу вместе с ветром, и вспоминал то давнее лето, когда спешил, неся воду для детенышей. И остановился лишь тогда, когда увидел над вершиной Белой горы черных зловещих птиц. Они кружили над ней, и серые их тени пятнали ослепительные соленые склоны горы. Может быть, поэтому он совсем позабыл о саблезубых. Он шел, не сводя взгляда с вершины Белой горы, пока не очутился на обрывистом берегу сладкого моря. Если бы не эти не допускающие слонов до воды кручи, стаду не пришлось бы искать и копать в степи колодцы. Прайд же, совершивший накануне набег на отару старожилов, отдыхал. Прайд давно видел, что он идет, как шли и раньше в эти места его собратья. Прайд следил за ним, не выказывая своего присутствия. Прайд ждал ночи, чтобы окружить вожделенного пришельца в темноте, загнав его на самый крутой третий скалистый выступ, сбросить к воде. Прайд знал, как это добно. Огромная туша прекрасного мяса и рядом целое море сладкой воды. Он стоял над красным обрывом, наслаждаясь мерным шумом лежащей внизу воды, всегда недоступной стаду, но такой прекрасной своей необозримостью и добрым сиянием. И увидел старожила, который приближался к морю поодаль, там, где высился среди серого хаоса обрыва Зеленый Камень. Старожил остановился. И они — старожил и Слон — увидели, как Златобрюх Извечный медленно обвивается вокруг головы Зеленого Камня.

Старожил простер к Златобрюху руки и стал говорить, просить помощи, спасения.

Старожил кончил говорить. Златобрюх отпустил мышцы и легко соскользнул сначала к изножью камня, затем радужным ручьем потек по отвесной стене к морю. Оно приняло его и забурлило. Поднявшийся высокий ветер принялся раскачивать воду, и море стало выталкивать одну за другой все более высокие волны. Вот уже вода захлестывает сушу, на которой стоит старожил. Вода обступила Белую гору со всех сторон. Скальные выступы, на которых стоял человек и на другом слон, превратились в островки. И чем выше поднималась вода, тем беспокойнее кружились черные птицы над вершиной Белой горы. Но вот вода скрыла эту вершину, и птицы, покружив над сомкнувшейся водой, злобно крича, поднялись в небо и устремились к Солнцу. Солнце встречало зловещих гостей. Птицы одна за другой падали в его золотую пучину и сгорали в ней.

Слон хлебнул воды, струившейся у него под брюхом, и удивился. Она была не сладкой, как считало извека стадо, а соленой...

Вода разлилась далеко. Златокожая мать, пустившаяся вслед за ушедшим отцом ее златокожего Слонца, как раз была рядом с вулканом. Широкий мощный вал вынес ее на горячую вершину и тем спас. Стало, оставшееся в можжевеловой лощине, и вернувшееся дитя златокожей матери утонули. Погиб в потоках поднявшегося моря и прайд саблезубов. Он и она встретились, когда схлынула вода, в том самом месте, где было изножье Белой горы. На месте горы раскинулось озеро. Им было одиноко.

Стада больше не было. А без него они не знали, как жить дальше. Они ходили по свободному безопасному пространству, поглядывая в сторону селения, надеясь на возвращение детеныша, не зная, что он разделил судьбу стада. А когда озеро от небывалого зноя высохло и сжалось до небольшого ослепительно сверкающего пятна, она ушла туда, печатая круглые пятипалые следы на буром мягком грунте. Ушла и растворилась том далеком ослепительно блестевшем пятне непокорившейся зною воды озера.

ПЕРВОКОРЕНЬ

— Ты, Степа, этава, замечаешь, или же пока ничего не чуешь?

— Что ты имеешь в виду, Демидушка?

— Дак осенью, этава, пахнет...

Друзья проснулись спозаранку. Взяли снасти — кефали им захотелось. Червя они в лимане накопали. Спиннинги у них знатецкие. Дмитрий Степанович из ГДР привез, когда по туристической ездил. Вот и сидят старики, не разлей приятели, натеплом еще берегу, смотрят на колокольцы — зазвонят, значит, попалась голубушка-кефаль.

— Не чую вроде осени. До осени далеко.

— А я сегодня, этава, утречком заметил.

— Как же это ты заметил, если я не заметил?

— А ты, видать, не знаешь, как замечать положено.

— Ты бы и рассказал, как положено.

— Не могу я этого на словах объяснить. Просто, этава, чую нутром, и все.

— М-да! — только и ответил Комитас, и они замолчали надолго.

Возраст. Не осень природы почуял Демидушка в конце августа. А годы свои. Пахнули они морозцем, на миг охватили чуткое сердце холодком, а старику и почудилась близкая осень. А может, и не почудилось ничего, а почувствовалось на самом деле. Два месяца в долгой жизни разве срок? А до холодов всего лишь два месяца. В таком возрасте, какой у Демидушки, наверное, человек тоньше чувствует. Слышит будущее немного раньше других — тех, кто помоложе, или тех, кто посчастливее.

Арина не разлей приятелей нашла в самый разгар клева.

— Нет, нет и нет! Придется вам, дедушки, отложить рыбалку на неопределенное время. Человек приехал из самого Ленинграда из «Комитета по изучению мамонтов и мамонтовой фауны».

— Тогда, милая девушка, вы не по адресу. Мы хоть и древние с Демидушкой, но все же не мамонты. Мы динозавры! — сурово ответил Комитас и отвернулся.