Колыбель человечества

Тогда вмешался Макс: он задал этим странным людям тот же вопрос по-немецки. Потом по-итальянски, потом по-гречески — результата тот же: нас не понимали, и, в свою очередь, мы не понимали ни слова из того, что говорилось нам в ответ.

— Может быть, это русские? — высказал я Максу догадку. — Макс! Ведь, кажется, русские и немцы — это одно и то же? И ты должен уметь говорить по-русски. Попробуй!

Макс слабо улыбнулся.

— Положим, — сказал он, — русские и немцы — это далеко не один и тот же народ, и языки эти совершенно различны, и я еле-еле могу слепить пару фраз по-русски, хотя в Академии я считался одним из лучших знатоков его…

Но и на вопрос, предложенный по-русски, ответом было только недоуменное покачивание голов, да переглядывание, да какое-то бормотание скороговоркой.

Прислушиваясь к этому бормотанию, Макс, казалось, улавливает некоторые слова.

— Стойте, стойте! — замахал он на незнакомцев обеими руками.

Те смолкли, потом опять заговорили.

И тогда Макс с просветленным лицом вдруг закричал:

— Да ведь это же санскрит! Ей-Богу, это чистейший санскрит!

Не знаю, что он хотел этим сказать, но через мгновение и он, правда, явно путаясь, запинаясь, напрягая всю свою память, заговорил на каком-то тарабарском языке, но по лицам незнакомцев я видел, что теперь они понимают слова Макса.

Макс сыпал вопросами, как горохом из мешка. Должно быть, ему давали полные и обстоятельные ответы. И, в свою очередь, задавали вопросы ему. В общем, все это ужасно походило на то, как к стае ворон, сидящей на ветвях, вдруг прилетит разведчица, принесшая будоражащие все воронье царство новости, и стая, взволновавшись, принимается галдеть на все голоса.

Мы с Падди стояли, словно ошалевшие: преглупое, в самом деле, положение, когда кругом тебя стрекочут, а ты не понимаешь ни единого слова…

— На каком языке они болтают? — шепнул я Падди.

— На языческом! — ответил тот.

Знаете, хотя Падди и был часто шальным парнем, но у него была-таки башка на плечах, и не раз он как-то вдруг, словно по наитию, угадывал очень сложные штуки в самый раз…

Но мне скоро надоело стоять болваном и хлопать глазами. Я дернул за руку Макса и сказал ему:

— Слушай, «дутчмэн!» О чем это вы тут разглагольствуете?

— Ты не поймешь! — взволнованным голосом ответил немец, отмахиваясь от меня рукой, как бизон отмахивается от слепня хвостом.

— Как это не пойму? — обиделся я.

— Ах, да пойми же ты, Нед! — обратился, отрываясь от разговора с незнакомцами, Грубер. — Тут решается страшно важный для науки мировой вопрос. Открывается величайшая тайна, разрешается такая загадка, что…

— К черту тайны, загадки, науку! — не выдержал я. — Мы с голода подыхаем, и плевать мне на тайны, загадки ученых! Ты спроси, примут ли они нас? Накормят ли? Скажут ли, как нам из этой западни домой добраться? Дадут ли нам припасов? Вот что для нас с тобой поважнее всяческих тайн и загадок! Я эту дичь, мой милый, предоставляю стрелять тем, кто видел пушки в полкилометра длиной…

Макс Грубер перемолвился со встречными. Те как будто посовещались, потом дали ответ.

— Они говорят, — обратился к нам Макс, — что, конечно, принимают. Но это — простые… Ну, охотники, что ли. Они называют себя «мужами силы». Не понимаю этого термина. По-видимому, у них есть какое-то разделение на касты, что ли. Потому что они говорят еще: о нас будет доложено «мужам меча». Те донесут «мужам огня». Словом, что-то очень сложное, и странное, и загадочное, и малопонятное. У меня голова кругом идет.

— Оно и видно. Ты совсем ошалел! — не удержался я, кольнул приятеля.

Но на него моя колкость подействовала так, как подействовало бы на кита, если бы кто ткнул его в кончик хвоста соломинкой. Мой Макс опять застрекотал на своем проклятом языческом языке и только по временам, оборачиваясь к нам, бормотал:

— Но это невероятно! Это сказочно! Это чудесно!.. Осколок первобытного человечества… Может быть, сохранившие свою культуру допотопного периода люди… И где же? У северного полюса, среди вечных льдов!

Тем временем весь кортеж тронулся в путь, в гору.

Мы прошли мимо ряда зданий, во многих из которых светились огни, добрались до огромного здания с рядом колонн по переднему фасаду и остановились в тени этих колонн.

За время пути наши провожатые встречали одиноких путников, обменивались с ними короткими фразами. Услышав их слова, встречные обыкновенно, не подходя к нам, бросались бежать куда-то, словно они торопились передать другим, остающимся под защитой стен жилищ, сенсационную новость, известие о нашем появлении.

Были ли это мужчины или женщины, я сказать затрудняюсь: хотя на снежный полог улицы ложились местами яркие полосы света из окон, но все же было не так светло, чтобы можно было хорошо разбираться, а все фигуры окружавших нас людей были до последних пределов вероятия закутаны меховыми одеждами. Собственно говоря, с большим трудом можно было различать только лица. И тут я видел, что наш конвой — это бородачи и усачи с орлиными носами и сверкающими глазами.