Колыбель качается над бездной

Город утопал в золоте. Золотом были отделаны фасады домов, золотая инкрустация изобиловала в отделке многочисленных городских фонтанов, которыми по праву гордились местные жители; золотые канделябры, светильники, бра и люстры были обязательным атрибутом городских кафе и ресторанов, присутственных мест, учреждений культуры и всевозможных офисов; уличные фонари, что стройными рядами тянулись вдоль тротуаров и городских трасс, желтели массивными золотыми плафонами, а здание городской ратуши было покрыто листами высокопробного червонного золота, не подверженного коррозии, влиянию кислотных дождей и других воздействий химически-агрессивной окружающей среды. Что и говорить, с золотом в городе проблем не было, если не считать, конечно, проблемы с его избытком.

Ещё час назад этот небольшой приморский городок привычно зазывал толпы отдыхающих под сень своих пальм и магнолий, в уютные кафешантаны и караван-сараи, что бесконечной чередой протянулись вдоль набережной, на белые песчаные пляжи, морские прогулки и встречи с игривыми дельфинами, на горные туры и экстремальные экскурсии в древние карстовые пещеры – и вот уже декорации сменились, статисты скинули старые маски, впопыхах наложили новый грим. Город вдруг надел серый саван, поблек, потерял былую яркость и многокрасочность, перестал быть курортным, стал заштатным, судорожно-нервным, агрессивно-истерическим. Короткий шок, вызванный дурной вестью, был прерван взрывом уличной суеты и приступом гиперактивности горожан. Людские массы заполнили улицы, в миг образовались очереди в продовольственные магазины и многочисленные городские парикмахерские. Цирюльники в эти дни пользовались повышенным спросом. Стриглись целыми семьями, от мала до велика, включая женщин и грудных младенцев, стриглись наголо, «под ноль». Начисто выбритые затылки всё чаще мелькали в экзальтированной людской толчее: вероятность выжить в предстоящие две недели у стриженых была на порядок выше. С прилавков магазинов сметалось всё подряд, начиная от крупы (в ассортименте) и консервов и кончая мылом и спичками. Хватали ящиками, коробками, мешками, контейнерами. Война есть война, даже если она длится всего две недели.

По улицам потянулись целые караваны беженцев. Использовались любые средства передвижения: пешие, конные, гужевые, автомобильные, воздушные. На перекрёстках то и дело возникали пробки, закипали страсти, вспыхивали ссоры, мелькали кулаки, сыпались угрозы и проклятья. Нескончаемой чередой проплывали усталые, отрешённые лица отцов семейств, серые, поникшие фигуры женщин, цепляющиеся за юбки матерей ручонки детворы, зыркающей по сторонам испуганными глазёнками. Гудящая, орущая, матерящаяся толпа, потоком изливающаяся из городских артерий, захлестнула пригороды и перекинулась в горные предместья, где, по мере удаления от города, постепенно рассасывалась, растекалась, разбредалась по сёлам и деревням, хуторам и дачным посёлкам, лесным строжкам, далёким заимкам и тайным семейным схронам. Люди покидали город, чтобы в час «Х» оказаться как можно дальше друг от друга. Потому что ближайший сосед по дому, по лестничной клетке, по двору как раз и оказывался наиболее опасным врагом в этой идиотской братоубийственной войне.