Колыбель качается над бездной

Однажды я открыла дверь Монстру и уставилась на гостя с изумлением. Дубленка застегнута враскос, шапка съехала на затылок, шнурки развязаны. В руках – бутылка спиртного. Я впервые видела его сильно пьяным. Хорошо, что Илюшка у отца.

– Впусти меня, пожалуйста. Мне только поговорить с тобой и выпить. На душе тошно.

Он скинул с себя верхнюю одежду, бросил у порога.

Он говорил, я слушала. Отпивала вино по глоточку.

– Все у меня в жизни не так. Все плохо. Все не ладится. Дочь меня не признает, внучку прячет. Я передаю ей деньги через чужие руки. Младшей запретила со мной общаться, и даже в отместку поставила на ее компьютер пароль. Та плачет, не понимает, за что ее наказывают. Ну что я сделал плохого?

– А деньги старшая дочь берет?

– Берет… Умереть хочу. Больше ничего.

– Все образуется, не переживайте.

– По внучке соскучился.

– А из-за чего с дочерью произошел разлад?

– Не знаю…

Но я поняла, говорить не хочет.

– Можно я посплю у тебя? Немного подремлю и пойду.

Я уложила Самого, изрядно охмелевшего, в кровать ребенка, бережно укрыла. Он сразу заснул.

А ночью пришел ко мне за шкаф, разбудил горячим объятием. И я охотно отдалась желанным ласкам. Только мы заснули, прижавшись друг к другу на тесной кровати, как открылась входная дверь. Я вскочила. Поняла, что забыла запереть ее за Монстром.

На пороге стоял муж. Трезвый.

– Привет, – сказал он ласково, – я соскучился.

Я ошеломленно застыла на месте. И тут муж направил взгляд в комнату и изменился в лице. Он увидел спящего мужчину. Дернувшись назад, выбежал за дверь, унося пронзительную боль. А я зарыдала, забилась в истерике, распластавшись у порога. Сон кончился.

Я проснулась в слезах. Монстра уже не было. Как он ушел, я не слышала. Я села на кровати, коснулась мокрого горячего лица и поняла, что не хочу причинять мужу страдания. И возвращаться к нему тоже не хочу: я сразу потеряю Андрея. А кроме того совершенно очевидно, к мужу я испытываю жалость.

Днем, когда муж был на службе, я пришла в прежнее жилище, походила по комнатам, посидела в кресле, полюбовалась из окна, и почувствовала, как все больше охватывает меня непреодолимая тоска. Тоска по женскому счастью, полноценному, единотканному, а не собранному по лоскутам, из которых и сшить-то нечего.

Я человек без фанатизма относящийся к потусторонним силам, всяким чарам, заговорам, гаданиям, только немного верю собственным снам, и то когда все плохое уже произойдет и их ребусы-намеки (снов) оказываются бесполезны. Но видимо совсем прижало мой здравый ум и сердце закатилось куда-то в темный угол, если я решила обратиться к старой гадалке.

Феклуша была личностью не простой. Хоть и возраста глубоко пожилого, а со счетов интересов местного общества все еще не сброшенная. Говорили, насквозь человека читала. Говорили, будущее видела как на ладони. Говорили, в давние времена в родильном доме работала, и новорожденных недоношенных каким-то чудом у смерти отнимала, когда образованные врачи руки опускали.

Своих детей у нее не было никогда. Родственники о ней забыли: и те, кто не так далеко от ее махонькой деревушки проживал, и тем более те, кто обосновался в других районах.

И поехала я за тридевять земель к той Феклуше. Тридевять земель собственно в нашей местности и находились, недалеко за городом, но путь туда лежал по нетронутой техническим прогрессом грунтовой дороге. Разбитой, разрытой, размызганной и еще много, много “раз”. Так что я потратила не меньше сорока минут, чтобы приковылять к нужной избушке. В избушке потолки низкие, пол покатый, ни газа, ни удобств. Печка и бабка. Господи, подумала я, вот до чего взрослая женщина с двумя высшими образованиями дошла. И о чем говорить и спрашивать, не ведаю. А бабулька так мне обрадовалась, будто родня далекая к ней приехала. И чаю согрела, и табуреточку рукой обмахнула. Села рядом, ручки сухонькие сложила и смотрит милыми глазками.

Ничего мне говорить не пришлось. Сама она и начала.

–Высохла вся, вижу, потемнела. Без горя, без печали. Сама горюешь, сама изводишься. А никто не заставляет.

Я рот открыла от интереса.

– Можешь от энтого извода уйти, а можешь остаться. Уйдешь, потеряешь много, но не то потеряешь, чего боишься потерять. А останешься – наплачешься досыта, почем зря. Все дым, дым, невидимость, ничего нет. И плакать не от чего.

– Бабушка, а можно узнать, любит или нет?

– Ой, дуры вы все бедные. Если кружит вокруг, так любит. То и знай. Не любил бы – не кружил.

Бабка мне понравилась.

– А другую? Вокруг другой тоже кружит? Вернее, не знаю, есть ли другая. Может быть, и нет. Может быть, и ошибаюсь.

– И другую любит.

– Да как так можно?

– Сама видишь, так и можно.

Перестала мне нравиться бабка. Я даже подумала, не выжила ли она из ума.

– А как же вы его видите?

– На тебе он весь и написан. Ты пей, пей чай, – говорит. – Меня-то не раз вспоминать будешь. Что хочешь услышать, не услышишь. Темный он. А ты светлая. Он к тебе потому и тянется. Ему в свете хорошо. А тебе во тьме плохо. Тьма и свет порознь. И вы порознь будете.

Я сникла.