Колыбель тишины (СИ)

Юко отвечает улыбкой на улыбку. Насчёт себя она не так уверена; оглядываясь назад, она не помнит, у кого по-настоящему могла много перенять. Понятно, конечно, про брата и родителей, но…

Лёгкие пальцы Насти проносятся по чёрно-белым клавишам фортепиано, выдавая вовсе не ту музыку, какой она собиралась учить, и Юко вскидывает на неё глаза. Подруга вздыхает и смотрит на неё с ожиданием.

— Я уже говорила, — напоминает она. — Про честность. Я твои мысли не читаю, но и так понятно, что ты пытаешься передать.

— Как наставник? — Юко действительно интересно, почему и как Настя об этом думает. — То, чему я тебя учу?

В комнате светло: стены белые, пол серый, и тут стоит лишь пианино и у него — вытянутая лавочка. На ней девушки и умостились, пробуя играть в четыре руки — даже при том, что Юко никогда не училась играть вообще, они хотели попробовать. Желание неостывшим призраком витает под полком, но новая тема цепляет серьёзнее, и девушки молча переглядываются.

— Вряд ли это прямо обучение, — задумчиво говорит Настя. У неё голос негромкий, но в чертогах комнаты он кажется особенно ясным, чётким до кратчайшего слога. — Я же не прошу тебя читать лекции. Это… немного другое.

— Хм, возможно.

— Но ты всё равно на меня влияешь. Как и я на тебя.

Настя пробегает по клавишам коротким незатейливым напевом, не требуя ответа на размышления, но Юко всё равно думает — ей это кажется чем-то важным. В углах комнаты тает её вздох.

— Когда люди долго находятся рядом, — рассказывает она, — их цвета сближаются. Это и есть «влияние». Иногда одна аура оказывает большее воздействие, как бы подкрашивая другую. В равной мере бывает редко, всё равно кто-то доминирует, даже если немного. Поэтому я не считаю общение чем-то равноценным: кто-то всегда получает больше.

— Это плохо?

— Это нормально. Другому ведь не вредит. Я… — Юко нажимает случайную клавишу. Нота растворяется в воздухе. — …видела, как общение спасает людей. Где-то способствовала, но в основном я предпочитаю наблюдать.

Настя выслушивает до конца, а затем начинает играть. Мелодия, свободно растекающаяся вокруг, нежная и грустная, трогательная, и Юко слушает, блаженно прикрыв глаза. Она любит живой звук — это напоминает о том, как разговаривают между собой цвета, сливаясь в общую симфонию. В мире слишком много многогранного. Это многогранное, в чём бы ни выражалось — в музыке или в людях, прекрасно. Когда Настя завершает, она убирает от фортепиано руки и складывает их на коленях, поправляя аккуратную чёрную юбку.

— Я никогда не любила играть, — произносит Настя, не глядя на подругу.

Её взор устремлён на чёрно-белые полоски, словно выделяя каждую и на каждую другую накладывая. Лестницы нот сворачиваются до узкой полосатой ленты. Голос всё так же тих, но что-то — странность ли? — делает его отчётливым и выразительным, и его выразительность печальна. Юко вспоминает, что за время их знакомства она почти никогда не слышала в тоне Насти яркой улыбки, разве что лёгкую или радостную. Уголки губ Насти чуть приподнимаются в мягкой потерянности, её контур чуть колышется.

— Семья, в которой меня растили после лабораторий, — рассказывает она с ровной интонацией, — известна и богата. В лживых воспоминаниях меня обучали всем основам этикета и подобному. Когда я попала туда по-настоящему, меня стали учить игре на фортепиано. Мне не нравилось: нужно было много заниматься, хотя я не видела в том смысла, но родители вбили в голову, что это необходимо. Потом по телефону дядя… ты знаешь его как Михаила… он сказал, что мне пригодится музыка тогда, когда я не смогу управлять своим голосом. Тогда я не понимала, теперь знаю — это из-за странности. Он предполагал, что она может выйти из-под контроля и мне придётся замолчать. Я не могла издавать громкие звуки и боялась говорить с нормальной громкостью, но с музыкой не было проблем. Я училась играть, потому что уважала дядю, а потом это пригодилось мне самой. Знаешь, мне понравилось. Хоть какое-то самовыражение. Я ездила на какие-то конкурсы, но меня мучила необходимость играть перед чужими людьми, и со временем от меня отстали. А потом я переехала в Авельск.

У Михаила аура бледно-золотистая, как фильтрованный звёздный свет. Когда он смотрит на Настю, она розовеет. Он действительно о ней заботится, думает Юко. Люди в Авельске удивительны — они все переплетены между собой сотнями нитей, одну тронешь — пойдёт реакция по всему клубку. Они отрицают эту связь и одновременно не сомневаются в её существовании. Подобного Юко ещё не встречала. Должно быть, привыкла, что люди друг от друга отдельно существуют; в этом городе всё работает иначе.

— Эта музыка похожа на тебя, — неожиданно добавляет Настя, повторяя отрывок.

— Почему?

— Не знаю. — Она честно пожимает плечами. — Ассоциации. Ты знаешь много, Юко, так много, что это могло бы вызывать неловкость, но… мне не кажется, что ты здесь чужая. Хоть и очень стараешься быть.

Дневной свет красит тени в оттенки серовато-молочного.

— Ты говоришь то, что я хочу слышать?