Колыбель твоих оков

Какое-то время Эммануэль молчит, будто и не слышит моего вопроса.

— Как всегда, ты строишь очень смелые умозаключения, моя дорогая, — наконец хмыкает он не без удовольствия. — Мой отец, как бы сказать помягче, не был хорошим человеком. И он не смог бы купить за все свои деньги чистую совесть и другое прошлое. Я уверен, что он был причастен к смерти моей матери. Но у меня нет доказательств. К тому же, даже если бы я и смог доказать его вину, этот ублюдок все равно бы избежал наказания. Я уже говорил тебе — такие, как мы, в тюрьме не сидят, — Эммануэль произносит свою речь на одном дыхании, и я ощущаю плохо скрываемую боль в его словах. — Фредерик Лорэн питал особую слабость к тому, чтобы лишать людей любой надежды на счастье, он как демон подпитывался страданиями других. Он бы никогда не лишил себя очередной возможности отнять у меня самое дорогое в моей жизни.

Эммануэль смотрит на меня, и я понимаю его красноречивый взгляд без лишних слов. Я сглатываю.

— Я никогда, никогда не лишал жизни ни в чем не повинного человека, — внезапно произносит Эммануэль, видимо, сам не ожидая от себя подобных откровений.

— То есть, вы причинили вред еще кому-то? — странно высоким голосом спрашиваю я.

От напряжения из моей руки выскальзывает вилка, которую я, оказывается, все это время сжимаю в руке. Она звонко падает на пол, и мы оба вздрагиваем, то ли от громкого звука, то ли от моего вопроса. Эммануэль не отрывает от меня свой взгляд.

— Скажем так, возможно, я когда-то и был причастен к некоторым конфликтам с несколькими индивидуумами, но ни один из них, поверь мне, не был достоин твоей жалости и слез, — отвечает он слишком спокойно.

Его выдают глаза, которые сейчас горят ярко-голубым пламенем. Я также замечаю, что, сознательно или нет, Эммануэль очень аккуратно подбирает слова, видимо, чтобы не ввести меня в окончательный ступор.

— Ты меня что, допрашиваешь? В следователи подалась? — к нему будто возвращается хорошее настроение.

Я чувствую, что моим легким не хватает воздуха, и поэтому я начинаю прерывисто дышать. Интересно, выйду ли я когда-нибудь из этого шокового состояния?

— Вы мучили в детстве животных? — я невольно вспоминаю главного героя сериала «Декстер».

Эммануэль расплывается в улыбке, и от этого его глаза щурятся. Его явно веселит мой допрос.

— Нет, я никогда не мучил животных. Я очень люблю и кошек, и собак. В детстве у меня было несколько домашних питомцев. И я рыдал, когда они умерли. От старости, — своевременно добавляет он. — Ну как, получается составить мой психологический портрет? — подмигивает он мне.

«Пока что нет, но я быстро учусь», — отвечаю я про себя на его ироничный вопрос.

— Эммануэль, — медленно произношу я его имя, оттягивая неизбежное, — вы причастны к смерти тех троих девушек из Гарварда? — я прихожу в ужас даже от упоминания этих преступлений и зачем-то уточняю, — которых нашли задушенными.

Глаза Эммануэля округляются, и я вижу в них некоторую растерянность.

— Разумеется, нет, — медленно проговаривает Эммануэль таким тоном, от которого мне становится еще больше не по себе, хотя от его слов я и испытываю некоторое облегчение, — я никогда в жизни не причинил и не причиню вред женщине или ребенку. За кого ты меня принимаешь? — он опускает взгляд на свои руки. — Совсем другое дело — мужчины. Мы, мужчины, исторически воюем друг с другом на протяжении веков. Охота и убийство — в нашей крови.

Эммануэль вновь смотрит на меня, и мне становится понятно — несмотря на то, что он не оправдывает свои поступки, он все же и не считает их необоснованными.

— Я отлично понимаю, как это все выглядит в твоих глазах, — Эммануэль не отрывает от меня свой гипнотизирующий взгляд, — но ты пойми, я никогда бы не навредил невиновному человеку, — он все еще целенаправленно избегает употребления слов, которые могут меня шокировать.

— Но тебе абсолютно нечего бояться. Меня бросает в ужас даже от одной мысли, что с тобой может что-то случиться, — признается он. — Мой самый большой страх в жизни — это потерять тебя. И мне абсолютно осточертело притворяться.

За сегодня я, несомненно, исчерпала весь запас удивления, выделенного мне при рождении на долгие годы.

Эммануэль опять подходит ко мне, но на это раз делает это осторожно, медленно, скорее всего, чтобы не напугать меня окончательно. Слишком поздно — мое сердце разбито на тысячи осколков. Эммануэль, разумеется, замечает мою душевную боль, которая наверняка отражается на моем лице.