Колыбель в клюве аиста

Матрос провел меня в жилой отсек - узкий и короткий коридор, с каютами по обе стороны, с капитанской, каютой главного механика, еще не то двумя, не то тремя каютами для остальных членов экипажа; в глубине коридора находились два крохотных помещения - кухня и столовая. Двери в столовую, распахнутые широко, оказались напротив моей каюты, и я, устраиваясь, успел увидеть там двух женщин: девушку в брюках и форменной куртке, рядом с ней, вполоборота ко мне, сидела пожилая женщина. Они громко беседовали. Первые же обрывки диалога: "Слушай - верно говорю" и обрывисто-вопросительное "Мама!" - указали на родство собеседниц. Увидев меня, женщины замолчали.

- Устраивайтесь. Койка не понадобится, - сказал матрос.

Он вышел; тут же его окликнула девушка:

- Замир!

Женщина громко полюбопытствовала.

- Писатель, - послышался голос Замира. - Какой? Не успел познакомиться. Говорят, киношник...

Так волей случая я попал на борт "Советской Киргизии", сидел за столиком в тесной каюте, глядел в иллюминатор, слушал удары волн о корпус судна - вживался в новое, в то, что должно пусть ненадолго, какую-нибудь половину суток, на время рейса, стать частью моей жизни.

Минуту-другую спустя в мою каюту ворвался смерч. Вернее два смерча - мать и дочь.

- Извините, я на минутку, - бросила с порога мать. - Вы от кино? Наверное, о "Советской Киргизии" собираетесь писать? Правильно! Давно следовало!

- Мама! - взмолилась дочь.- Пожалуйста, поспокойнее.

- Лучше поздно, чем никогда! - восклицала мать. Она порывисто поцеловала мою руку. - Спасибо, молодой человек! Меня расспросите - такое расскажу! Про корабль! Запишите - я ведь его, как родной дом, знаю...

"Смерчи" подхватили меня: в руках невесть как появились блокнот и ручка - пошла катавасия: мать рассказывала, дочь увещевала, я строчил в блокнот, не заботясь о чистописании. Минута, другая, третья... еще, еще... Стоп!

- Через пять минут, мамаша, снимаемся, - напомнил Замир, и мать, спохватившись, устремилась вон. Я глядел в иллюминатор на женщину - та не по возрасту лихо сбежала по трапу, укрывшись от ветра за штабелем из тюков, прикурила, переложила авоську с продуктами, а когда пароход стал отчаливать, не то мне, не то дочери, не то судну что-то выкрикнула. Я сунул блокнот в портфель, не догадываясь, что записи в матросской каюте отмагнитят идею об умельце, что на их основе я напишу сценарий фильма о "Советской Киргизии", который уже в следующем году покажут по ЦТ, что записи эти всколыхнут затаенное, более глубокое и существенное... Я иногда возвращаюсь к записям, вглядываясь в строчки, вкось-вкривь, вроде: "Военные годы - Адволодкин...", "Знает Адволодкина...", "Матросом...", "Пшеница... лес из Жыргалчака..." ,"Штормы..." - вглядываюсь, возвращаюсь в матросскую каюту, к торопливому страстному монологу женщины. "Пишите! Капитаном в войну назначили Адволодкина - какой человек! Лучшего капитана не встречала ни до него, ни, - извините, - Соня, прикрой дверь, - ни после. Любил корабль, команду. И не мягкий - наоборот, скорее строгий, по голове не погладит. Работе всего себя отдавал. Сколько рейсов пережили - не счесть!

Казалось, рейс как рейс, а присмотришься, сколько в каждом из них своего, непохожего. Ходили с грузом в любую погоду. Пишите, пишите... Тридцать пять лет проработала, а из них двадцать пять на "Советской Киргизии"…

А потом "Советская Киргизия", набирая скорость, зарываясь в волну, шла на восток, навстречу первому снегопаду осенью того года.

Мы с капитаном прогулялись по шаткой палубе, спустились в машинное отделение, тесное, как и все здесь. Запечатлелось случайное: по столу, обитому с краев рейкой, метались округлые стальные предметы. Запомнился и короткий диалог по этому поводу между капитаном и механиком.

- Что это?

- Да так, игрушка.

Капитан не принял всерьез ответ. А я почему-то сразу поверил в искренность слов механика, позже, в столовой, думал: "Мужики, а сколько детскости!" Капитан вычитывал бумаги с цифрами, не теряя нить беседы со мной. На кухне громко говорили девушка и Замир.

- Это кто? – спрашивала девушка озорно. - "На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна. И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим одета, как ризой она". Кто автор?

- Разве все упомнишь? Знакомые слова - это да...

- У тебя ни воображения, ни памяти, - смеялась девушка. - Вот картошку - молоток! - научился чистить на пять.

- Предположим, не только картошку, - отвечал Замир, намекая на достоинства, безусловно, более значительные, чем воображение, эрудиция, знание и понимание поэзии и тем более умение чистить картошку.