Колыбель в клюве аиста

- Что с тобой, Дауд? - спросил брат, посмотрев мне в глаза, да так внимательно, что я не мог знать, что и думать - будто решалась не его, а моя судьба, что все это ни капельки не трогало его. На мгновение замешкался, потом - не знаю уж откуда взялось такое - я закричал:

- Вы можете! Можете идти! - слова будто без моей воли вылетели сами. - Можете! Можете! Вам только надо встать на ноги!

Не помню уж, что я тогда накричал в сердцах.

На крик, но, возможно, догадавшись о наших затруднениях, прибежал Жунковский. Брат во всем белом - нижней сорочке, кальсонах - сидел на траве, притулившись к стволу карагача. Мы подняли больного на ноги и, поддерживая с обеих сторон, двинулись к телеге...

Тронулись в путь уже в сумерках - рванули к нижней дороге, что, петляя у берегов вала, вела в Карповку.

Все потонуло в сумасшедшем беге, мы мчались по узкой грунтовой дороге вдоль берегового вала. Хрипела разгоряченная лошадь, на проселке она пошла медленнее, потом, почувствовав ослабевшую волю человека, - и вовсе шагом. Предметы вокруг будто вымерли, впаялись во мглу. Необычным в этой немоте казались натруженный голос деркача, скрип телеги, фыркание лошади, хлюпание под колесами болотной жижи...

- Ребята, газуйте напрямик в райбольницу. В обход. Домой нельзя. Отец вернет назад - сами понимаете... - говорил брат.

В больнице приняли брата без проволочек. Доктор, осмотрев, сказал:

- Кормежка! Еще раз кормежка - вот главное лекарство! И не перебрать...

Не знаю как у Жунковского - у меня-то стоит перед глазами: брат, уходя в палату (его поддерживала медсестра, тетя Зевида, с годами ставшая Зевидой-апой), обернулся ко мне со словами:

- Спасибо, Дауд. Все нормально...

Окна дома, несмотря на позднее время, светились. На освещенных прямоугольниках земли прыгали жабы. В передней, айване, за круглым столом сидели отец, мать, дядя Амут и, конечно, знахарь. Я подобрался. Знахарь казался огромной старой жабой, выпрыгнувшей на свет.

Дымился самовар. Мать разливала в пиалы, отец хмурился, дядя Амут сидел, запрокинув голову, и не то поглаживая, не то пощипывая козлиную бороду, знахарь подносил ко рту пиалу. Все разом повернулись в мою сторону, а дядя Амут привстал на колени и воскликнул, не то досадуя, не то радуясь, не то осуждая:

- Явился грешник на божий суд!

После реплики дяди образовалась пауза, которую первым нарушил отец.

- Где брат? - спросил он жестко.

Скрывать происшедшее не имело смысла - брат, как казалось мне, находился под надежной защитой докторов, но объяснение не получилось - ответил я коротко и зло:

- Не знаю.

- Рассказывай, - допытывался отец. Дядя Амут, снова запрокинув голову, погладил бородку, повторил следом:

- Выкладывай, грешник.

- Не знаю.

- Он не знает! - вскипел отец. ~ А упряжку у Сабитахуна выклянчил кто? Гонял телегу до поздней ночи? Я?! Или он?! Она?!

- Сабитахун убивался... извелся... - добавил дядя.

- Говори, Бога ради, - сказала мать.

- Мы...

- Кто мы?

- Ну вот! - дядя Амут нетерпеливо вскочил на ноги, но тут же зачем-то снова присел.

- С ним? - спрашивает отец, показав рукой в сторону усадьбы Жунковских, под "ним" имея в виду Жунковского. - Его мать приходила только что... Траву накосили?

- Да.

- Где трава?

- У Сабитахуна.

- В Егорьевку зачем ездили? - голос у отца становился тише, хотя он по-прежнему был раздражен. - Вас видели... Отвечай.

- Напрямик к озеру рванули... - качал головой, отхлебывая шумно чай, знахарь.

Он поставил пиалу на стол, достал платочек, вытер слезящиеся глаза, затем, повернувшись к отцу, развел руками, улыбнулся, будто хотел сказать: я сделал все, что мог, дело шло к лучшему, и вот тебе... Он свел руки - те мягко и непринужденно упали ему на колени, и знахарь снова напомнил мне жабу.

- Отвечай, куда упрятал брата? - накинулся отец, но не утерпел - сам раскололся - сказал тихо: - Зачем отвез в больницу?

"Тетя Зевида, - мелькнуло в голове, - успела меня опередить".

Дядя Амут вскинул голову вверх, резко, не то удивляясь, не то одобряя мой поступок, хлопнул резко по столу ладонью, мама едва слышно произнесла:

- Ладно, что пристал к ребенку?

- Ребенку! Кто позволил ему соваться в дела взрослых?

- Ведь лечил! - взорвался отец, вскакивая на ноги. Знахарь жестом попросил отца сесть и, когда тот послушно присел, произнес задумчиво:

- Ясно... Будем надеяться на Бога - да сохранит больного от напастей настоящих и грядущих. Сотворим молитву и распрощаемся. Время позднее, проклюнется того гляди рассвет.