Колыбельная белых пираний

– Ну старичок, с карциномой простаты. Он в двенадцатой палате лежал.

Вера снова видит в его глазах недоумение, и ее сердце словно расширяется нервным горячим рывком.

– Слушай, Верунь, честно, не знаю ничего. Я на операцию спешу.

У Жени звонит телефон, он мгновенно отвечает, то ли сосредоточенно, то ли встревоженно хмурясь, и уплывает в направлении операционной.

Вера так и остается растерянно стоять посреди коридора, переводя взгляд с двери двенадцатой палаты на бледно-розовый с непонятным рисунком линолеумный пол, напоминающий свежую копченость с тонкими прожилками. Но тут ее собственный телефон тоже принимается настойчиво вибрировать: ей нужно срочно бежать, срочно что-то делать с очередным орхитным беднягой. Обеденный перерыв закончился. Вера в последний раз скользит взглядом по приоткрытой двери, за которой белеет аккуратно застеленная пустующая постель. И тут же убегает, оставляя наваждение, необъяснимый глухой пробел в объективной реальности позади. Нет времени, нет времени.

Остаток дня Вера проводит в странном напряжении. Ей отчетливо кажется, что нелепый разговор с Аркадием Леонидовичем – это только начало, некое предупреждение о чем-то более серьезном и важном; о чем-то, что непременно должно с ней произойти, и в самое ближайшее время. И Вера изо всех сил старается быть наготове, чтобы уж в этот раз не растеряться, не дать этому важному нечто себя облапошить и затем бесследно исчезнуть. Вера больше не желает оставлять что-либо непроясненным: теперь она во что бы то ни стало пойдет до конца в своей решимости расставить все по местам, не допуская нелогичных пробелов.

Но рабочий день подходит к концу, а ничего важного не происходит. Обычная рутина, сдобренная всплесками суматошной беготни и ворохом нудных, слегка кафкианских бумаг. И все-таки Вера по-прежнему начеку. Чуть ли не ежесекундно напрягает до предела каждую мысль, каждую крошечную мышцу своего тела, отчаянно ожидая от реальности не то подвоха, не то сюрприза.

Лишь под вечер, когда у нее по плану остается всего один пациент, Вера наконец позволяет себе на полминуты расслабиться. Подумать о припасенной бутылке «Lagavulin», ожидающей ее к ужину; слегка размять шею, между позвонками которой словно застряли ноздреватые острые камешки.

И в эту самую расщелину времени, пока она отвлекается на приятные пустяки, в кабинет входит ее последний за день пациент, которым оказывается Дмитрий Коршунов. В точности такой же, как четыре дня назад, когда Вера столкнулась с ним около «Нового города».

Только теперь Вера отчетливо видит, что это вовсе не мираж и не призрак. Перед ней и правда здоровый, полнокровный человек с терпким мускусным запахом.

10

Пациент из Манауса

Дмитрий Коршунов преспокойно проходит в глубь кабинета – словно к себе домой – и без приглашения садится на продавленный темно-синий диванчик, стоящий слева от Веры.

– Здравствуйте, – говорит он довольно громко, увлажняя своим горячим густым дыханием засушливый кабинетный воздух.

– Подождите минутку, – отвечает Вера. Резко встает из-за стола и идет к двери. – Одну минутку.

Ей необходимо перевести дух, прийти в себя, успокоить бушующую, словно море во время шторма, гремящую за висками кровь. Остаться одной – хотя бы ненадолго. Необъективная, нелогичная реальность все-таки застала ее врасплох, сумела прорваться в момент полной Вериной неготовности. Хотя разве возможно в принципе быть готовой к подобной встрече?

Коршунов провожает ее невозмутимым, слегка ироничным взглядом. Чуть заметно кивает. И тут же отворачивается от двери, принимаясь бесцеремонно разглядывать скромный, аскетично-серый интерьер кабинета.

Вера пробегает несколько метров сквозь глухой коридорный гул и прячется в полумраке туалета, среди прохладных клеточек черно-белого битого кафеля. Открывает кран, рассеянно наблюдая, как толстая кривоватая струя бьет по рыжему ободку сливного отверстия. Журчание воды едва слышно сквозь мощный шум крови, обливающей Веру изнутри.

Как он сумел остаться целым и невредимым? Как он меня нашел? Хотя, скорее всего, он меня и не искал. И, возможно, даже не узнал.

Из большого овального зеркала, перечеркнутого тонкой трещинкой, на Веру как будто смотрит незнакомый человек. Хилое, тщедушное тело, похожее на рыбий скелетик. Мочалисто-небрежный пучок волос, потухшие глаза неопределенного, словно грязного цвета, какой иногда бывает у воды для полоскания акварельных кисточек. Кожа на осунувшемся лице и на тонкой шее не просто бледная, а прямо-таки белая, вываренная до полной утраты жизненных соков. По чти сливается с застиранным медицинским халатом.

Белая, словно снежком припорошенная.

Так говорил в Верином сне Константин Валерьевич.

Или это было не во сне?