– Вы потом долго лежали в больнице?
– Лежал… какое-то время.
– И после того случая вы полностью переосмыслили свою жизнь? И решили все в ней поменять? Начать с чистого листа?
Он молча кивает в ответ и несколько раз моргает молочно-голубыми, внезапно как будто увлажнившимися глазами.
– Вы сменили фамилию, уехали далеко отсюда?
– Да… все так.
– В Манаус, не так ли? – вырывается у Веры.
– Что, простите?
– В Манаус. Вы ведь уехали в Манаус?
Коршунов-Захаров молчит, и следующие несколько секунд словно расползаются в вечность. Реальность перед глазами начинает темнеть и беспокойно дрожать. Вера кажется себе крошечным обескрыленным жучком, которого безжалостно трясут в спичечном коробке.
– Да, – отвечает он наконец. – Туда я и уехал. А потом вернулся. И теперь работаю в «Cumdeo», как вы уже знаете.
Вера встает, делает несколько шагов по кабинету, подходит к окну. Больничный двор за стеклом уже наполняется предвечерним мутным сверканием. Откуда-то, словно внезапно прорвавшись, доносится поток знакомого, обыденно-больничного гула. Под потолком надсадно гудит люминесцентная лампа. Сама того не замечая, Вера крепко, обеими руками сжимает кактус. Изо всех сил.
– С вами все в порядке? – раздается чуть встревоженный голос Коршунова-Захарова – теперь как будто издалека.
Боль постепенно наплывает в сознание. Вера опускает голову и наконец видит крупные алые капли, бойко сбегающие с пальцев и ладоней на облупившийся подоконник.
– Со мной… Да, со мной все в порядке. Извините, я просто задумалась.
– Позвольте и мне спросить. Откуда вам известны все эти подробности… моей жизни?
– Они мне не то чтобы хорошо известны… Просто я, возможно, что-то слышала про вас от кого-то из знакомых. Про вас и про тот случай. Не помню, от кого именно.
– Интересно, от кого. Во всяком случае, на сайте «Cumdeo» таких подробностей моей жизни нет.
– Я правда не помню, от кого. Видимо, у нас есть какой-то общий знакомый… который рассказал мне, что нынешний директор «Cumdeo» пережил страшный случай и потом какое-то время прожил в Манаусе.
Коршунов-Захаров растерянно разводит руками:
– Ну что ж… раз этот ваш, то есть наш знакомый…
– Скажите мне, Дмитрий, – резко перебивает Вера, – как же так получилось, что после того случая у вас не осталось ни единого шрама?
Он вновь замолкает на несколько секунд. Затем поворачивается спиной и приподнимает край бирюзовой футболки-поло, обнажая белесый выпуклый шрам на пояснице.
– Как видите, остался.
Вера быстро скользит по шраму глазами и тут же переводит взгляд обратно, в привычное заоконное пространство. Слегка замутневшая небесная синева словно окутана дневными испарениями. Пройдет совсем немного времени, и брызнет теплый кровянистый закат. Вера отправится домой, откроет бутылку «Lagavulin» и будет медленно, заторможенно ужинать. Будет постепенно оттаивать от долгих лет томительной безысходности. И Вере вдруг становится необычайно легко, будто с сегодняшнего вечера она отправляется в долгий-долгий отпуск, обещающий ласково-теплое, не знойное солнце.
– Вижу. Да, я вижу.
– А почему вы меня обо всем этом спрашиваете? Просто из интереса? Или это как-то связано с моим воспалением? С анализами на инфекции? – В его голосе снова пробивается легкая ироничная нотка.
– Нет, не связано. Вообще никак не связано. Простите. Не буду вас больше задерживать.
– Вы меня не задерживаете. Я никуда не спешу, у меня сегодня полностью свободный вечер. Так что, если у вас остались вопросы…
– Нет-нет, правда. Я уже все спросила, что хотела. До свидания. Снова прошу прощения за нескромное любопытство.
Коршунов-Захаров как будто хочет сказать что-то еще. Возразить или, возможно, добавить какую-нибудь подробность относительно своего шрама или жизни в Манаусе. Но Вера не собирается продолжать разговор. Она так и стоит, отвернувшись к окну и задумчиво водя ладонью по подоконнику. К солоновато-влажной, сочащейся кровью коже мгновенно липнут мелкие ошметки белой краски.
– Ну ладно. Как скажете. Еще увидимся, доктор. До свидания.
– Да-да, еще увидимся. О готовности анализов вам сообщат.
Через пару минут силуэт Коршунова-Захарова проскальзывает по диагонали сквозь больничный двор и исчезает за неврологическим корпусом.
11
Луис
Все оказывается безгранично, несказанно просто.