Колыбельная белых пираний

Около входа виднеется Верина мать. Точнее, женщина, которая могла бы стать Вериной матерью, но не стала. Просто Захарова Вероника Тимофеевна, не имеющая к Вере ровно никакого отношения. Моложавая стройная женщина лет пятидесяти пяти (или чуть больше) с аккуратно уложенными волосами оттенка меди. С чуть заметным беспокойством она вглядывается куда-то вдаль, прищуривает безупречно накрашенные илисто-зеленые глаза.

Рядом с ней, засунув руки в карманы брюк и покачиваясь с пятки на носок, стоит Коршунов.

– Здесь, кстати, я слышал, неплохо готовят тартар, надо будет попробовать, – говорит он, кивая в сторону стеклянной изогнутой двери, и улыбается – лучисто и простодушно. Почти как тогда.

– Митенька, ты пробуй, а я уж точно не стану есть сырое мясо, – пожимает плечами Вероника Тимофеевна.

– Ну и зря, мама. Нельзя же брать из года в год один только греческий салат.

– Зато без паразитов и бактерий. И на фигуре никак не отражается.

В этот момент к ним подходит мужчина – бледный, сухопарый, с шелковистой сединой и впалыми, как будто мягкими висками. И донная густота глаз Вероники Тимофеевны слегка рассеивается.

– Я так понимаю, вы уже познакомились? – с напускной небрежностью спрашивает она. – Представлять вас не надо?

– Уже не надо, – моментально отвечает подошедший Митенькин отец. – Мы виделись вчера.

Он кладет руку на плечо Коршунова и чуть заметно улыбается. Его улыбка кажется ломкой и беззащитной – словно просачивается наружу несмело, нерешительно. А глаза слегка увлажняются трепетным, глубоко запрятанным волнением.

– Ну что ж, раз так, тогда, может, зайдем…

И все трое заходят внутрь, окунаются в искусственную кондиционерную свежесть.

Внезапно Вера понимает, что смотрит на них со странным, слегка щемящим чувством. Как будто разглядывает вскрытый этаж здания, в котором когда-то жила и которое теперь сносят. И вот, среди пыльных обломков, среди остатков давней, уже полузабытой жизни она вдруг обнаруживает нечто знакомое, уцелевшее. Старый родной диван или абажур, когда-то успокаивавший ее приглушенным абрикосовым светом. И тут же внутри что-то вздрагивает, переворачивается, начинает горячо пульсировать. Но проходит миг, и все исчезает в серой густой пыли, рассеивается в кромешной темноте небытия. Этого всего уже нет, это все ушло в никуда вместе с тобой, с твоими горячими щемящими чувствами. А вместо этого возникают другая реальность, другое здание и другой, никак не относящийся к тебе интерьер, закрытый плотной стеной от постороннего взгляда.

И эти трое людей живут в реальности, в которой Веры нет. Место Веры занимает Митенька, выигравший по всем параметрам борьбу за существование. За право находиться сейчас в живых, сидеть за столиком прохладного дизайнерского кафе. А Вере остается лишь признать поражение и успокоиться в своем небытийном дремотном уюте, далеком от противостояний, от спешки, от неизбежной, неотвратимой боли.

И Вера успокаивается. В конце концов, это был ее выбор. Она сама только что решила сдаться, уступив Митеньке свою жизнь.

– Готовы сделать заказ? – улыбается миниатюрная официантка с тонкой белокурой косичкой.

Коршунов и его отец все еще рассеянно смотрят в глянцевые страницы меню. А Вероника Тимофеевна с демонстративной обреченностью пожимает плечами:

– Ну что ж, давайте попробуем ваш тартар, куда деваться. Говорят, он у вас вкусный.

– Отличный выбор. Только должна сразу вас предупредить: у нас сейчас очень много заказов, поэтому придется подождать.

– Не страшно, подождем. Мы никуда не торопимся, – отвечает Вероника Тимофеевна. И после паузы зачем-то добавляет: – Даже я. Раз такое дело.

Даже она. Даже у нее вдруг появилось время.

Вера прислушивается к разлившемуся внутри молчанию и пожимает плечами. Ну и пусть. Тем лучше.

Похолодевшим, почти равнодушным взглядом она окидывает пространство, в котором ее не существует. Отрешенно смотрит на плоские крыши хрущевок. На тяжелеющее солнце, которое начинает медленно скатываться к горизонту горячей маслянистой каплей. Вере уже видится осень, происходящая без нее. Дворы и скверы все раньше зажигают где-то внутри себя фонари. Все чаще идет дождь, и пестрые городские огни повторяются в бесформенных жирных лужах, дробятся до бесконечности. А вот уже падают густые снежные хлопья, и земля покрывается все более толстой коркой ноздреватого сизого льда. Город неспешно погружается в глубокую зимнюю спячку.

В мире без Веры все плывет своим чередом. Никто и ничто не замечает ее отсутствия. Безразличное к мелочам широкое течение жизни не останавливается и даже не замедляется.

Но вдруг что-то странное, не вписанное в общую гармоничную картину, цепляет Верин взгляд.