Музыка теперь стихает, ее слышно еле-еле. Я уверена, что чувствую, как булькает моя язва, но это должно быть кофе. Моя мать всегда была очень драматичной, когда писала. По крайней мере, раз во время каждого романа, она врывалась в кухню, почти в слезах, истерила, что она потеряла весь свой талант, книга сплошное болото, бедствие, конец ее карьеры, а мы с Крисом просто сидели, тихо, пока она снова не завопит. Спустя несколько минут, или часов, или - в плохие времена - дней, она возвращалась в кабинет, задергивала шторы, печатала. И когда книга выходила несколько месяцев спустя, пахнувшая новизной и с гладким, еще не потрескавшимся корешком, она всегда забывала о срывах, которые играли свою роль при создании. Если я напоминала ей, то она говорила, что написать роман все равно, что родить ребенка: если ты действительно помнишь, как больно это было, то никогда больше не будешь этого делать.
- Ты разберешься, - говорю я. - Как всегда.
Она закусила губу и посмотрела на страницу, затем в окно. Солнечный свет проникает внутрь, и я понимаю, что она выглядит уставшей, даже грустной, такой я ее еще не видела.
- Я знаю, - говорит она, словно соглашается только чтобы сменить тему. И затем, после секунды или двух тишины, она полностью переключает передачу и спрашивает: - Как Декстер?
- Думаю нормально, - говорю я.
- Мне он очень нравится. - Она зевает, затем извиняюще улыбается мне. - Он не похож на парней, с которыми ты встречалась.
- У меня было правило - никаких музыкантов, - объясняю я.
Она вздыхает.
- И у меня.
Я смеюсь, она тоже. Затем я говорю:
- Ладно, и почему ты его нарушила?
- Ох, по той же причине, что и все, - отвечает она. - Я была влюблена.
Я слышу, как закрывается входная дверь, Крис уходит на работу, прокричав до свидания. Мы смотрим, как он идет к своей машине, Маунтин Дью - его версия кофе - в руке.
- Думаю, он купит ей кольцо, если уже не купил, - глубокомысленно произносит моя мать. - У меня такое чувство.
Крис заводит двигатель, затем выезжает, медленно разворачиваясь в глухом переулке. Когда он проезжает, то пьет Маунтин Дью.
- Ну, - говорю я: - Ты узнаешь.
Она допивает кофе, затем тянется и гладит меня рукой по щеке, обводя контур лица. Ее пальцы, как и всегда, холодны.
- Ох, моя Реми, - говорит она. - Только ты понимаешь.
Я знаю, что она имеет в виду, и все же нет. Я во многом похожа на мать, но не тем, чем я бы гордилась. Если бы мои родители остались вместе и стали старыми хиппи, поющими песни протеста, когда мыли посуду после обеда, то возможно я бы была другой. Если бы я видела, что действительно может сделать любовь, или что это, то возможно я бы верила в нее с самого начала. Но большая часть моей жизнь прошла за наблюдением, как браки совершались и распадались. Поэтому я понимала, да. Но иногда, как недавно, я хотела, чтобы такого вообще не было.
- Но она заполнена.
- Заполненная, но не полная.
Я забираю у него Тайд и откручиваю крышечку.
- Она должна быть полной.
- Я всегда кладу мыло справа, когда она стартует, - говорит он.
- Именно поэтому, - отвечаю я, наливая немного моющего средства, пока вода набирается, - Твоя одежда на самом деле не чистая. Здесь задействована химия, Декстер.
- Это стирка, - говорит он.
- Точно.
Он вздыхает.
- Знаешь, - произносит он, пока я наливаю оставшуюся часть Тайда и закрываю крышку, - У остальных парней еще хуже. Они даже не стирают, не говоря уже о разделении на цветное и светлое.
- Цветное и белое, - поправляю я. - Цветное и светлое вместе.
- Ты настолько все анализируешь?
- Ты хочешь, чтобы снова все было розовое?
Это его заткнуло. Наш короткий урок о стирке этим вечером начался с того, что он поставил новую красную футболку на режим с горячей водой, из-за чего вся его одежда приобрела розовый оттенок. С того случая с пластиковой посудой, я делаю все, что угодно, чтобы не касаться домашних дел, но я не могу игнорировать розового бойфренда. Поэтому я здесь, в прачечной желтого дома, месте, которого я всеми силами избегала из-за огромной кучи нестиранного нижнего белья, носков и различных футболок, валяющихся здесь, часто выпадающих в коридор. Что неудивительно, если учесть, что никто не покупал моющего средства. Только на прошлой неделе, Джон Миллер стирал свои джинсы Палмолив.
Как только начался цикл, я переступила через кипу грязных носков, обратно в коридор, и закрыла за собой дверь, насколько это было возможно. Затем я последовала за Декстером в кухню, где Лукас сидел на столе и ел мандарин.
- Ты стираешь? - спросил он Декстера.
- Ага.
- Снова?
Декстер кивнул.
- Я отбеливаю белое.
Лукас выглядел ошеломленным. Но тем не менее, он был одет в футболку с пятном от кетчупа на воротнике.
- Вау, - сказал он. - Это…
И затем, внезапно, стало темно. Совсем темно. Весь свет вырубило, холодильник прекратил шуметь, свист стиральной машинки затих. Единственным светлым пятном, которое мне удалось увидеть, был фонарь на крыльце соседнего дома.
- Эй! - закричал Джон Миллер из гостиной, где он прилип, как всегда в это время каждый вечер, к Колесу фортуны. - Я почти решил загадку, чувак!